Читать интересную книгу Запоздалые истины - Станислав Родионов

— Я собираюсь...

Рябинин кивнул рассеянно.

Зло... Он изучал и прослеживал по своим уголовным делам его мрачное зарождение где-нибудь в детстве, в неустойчивой психике, в искромсанной жизни... Рябинин знал, как это зло приходит на белый свет. Но куда оно девается? Улетает в космос? Тогда бы он потемнел тучами. Зарывается в землю? Тогда бы она не плодоносила. Переходит в продукцию? Тогда бы от этой продукции народ шарахался. Не рассеивается ли зло меж людей? Но от соприкосновения со злобой человек не становится злым, как и не глупеет от встречи с глупостью...

Очищается. Человечество самоочищается, как мировой океан.

Слежевский стоял у порога серым привидением и, видимо, прощался с избушкой.

Догадливая печка прогорела и затихла. Чайник, будто давно предупрежденный, сегодня вовсе не грелся. На стенах почти невидимо покачивались травы. Негромко треснуло пересохшее полено.

Попрощался с избушкой и Рябинин. Жизнь течет во времени, которое распадается на куски и кусочки, оставляемые человеком на своем пути. И он тут оставил кусочек своей жизни — провел несколько дней, выслушал исповедь убийцы и выпил много чашек вкусного чая.

— Олег Семенович...

— Что? — испуганно отозвался Слежевский, уже к чему-то готовый.

— Цветы на окнах... поливались?

— Да, Анна их любила.

— Почему же они вяли?

— Я в них кипятку плеснул...

— Назло жене?

Слежевский не ответил. И Рябинин не переспросил.

18

Клуб походил на театр, уезжающий на гастроли.

Под окнами гудели прогреваемые моторы. Захлопали двери, и деревянно загрохало в разных углах здания. По зрительному залу загулял обнаглевший ветер. На полу забегали бумажки — эти вечные знаки переездов. Инспектора очищали сцену, разнося по комнатам табуретки и столы. В танцклассе Леденцов убирал раскладушки. Повар кому-то сдавал намытую и начищенную посуду.

Черный кот, мистический, как ему и положено, сразу пропал. А рыжий, чувствуя перемену в своей жизни к худшему, как бы потерял пространственную ориентацию и ошалело полез к потолку по занавесу. Фомин взял у повара недоеденную тушенку и пошел в поселок искать сердобольную душу, которая приютила бы Рыжика.

Рябинин бродил по коридорам и комнатам. Теперь он прощался с клубом. Жизнь течет во времени, которое распадается на куски и кусочки, оставляемые человеком на своем пути. С годами Рябинин все острее чувствовал это течение и все чаще прислушивался к его неумолимому шороху.

В коридоре он столкнулся с Петельниковым, и они пошли вместе.

— Преступник века отправлен в город, — сказал инспектор с усмешкой.

— А разве не преступник? — насторожился Рябинин.

— Что он — банк ограбил?

— Человека убил...

— Жену.

— Человека.

— Жену. Человека он никогда бы не убил и банка бы не ограбил.

— Как будто твой банк дороже человеческой жизни, — насупился Рябинин.

— Любой юрист тебе скажет, что ограбление банка более опасное преступление, чем убийство жены.

— А я не поверю любому юристу.

— Тогда загляни в кодекс.

— А я и кодексу не поверю, — уже разозлился Рябинин. — Для меня тот, кто не ценит чужую жизнь, есть самый опасный преступник.

Они спорили не только о юриспруденции. Та черная кошка, которая пробежала меж ними, была еще где-то недалеко. Не тот ли мистический кот, который теперь исчез? Тогда не пора ли исчезнуть и этой размолвке...

Они вышли на уже пустую сцену и остановились у рампы, как неразлучная пара артистов-сатириков — один высокий, красивый, строгий; другой маленький, мешковатый, в очках... Первый, Петельников, кашлянул в пустой зал, отозвавшийся простуженным эхом. Второй, Рябинин, поправил очки, которые мгновенно сползали, стоило чуть заволноваться.

— Я того... как бы это, вообще... — начал второй в духе жанра.

— Понятно, — перебил инспектор и улыбнулся своей широкоэкранной улыбкой, от которой млели девушки и мягчали бюрократы.

— Мне хотелось дать ему выговориться, — просто объяснил Рябинин.

— Думаешь, я не знал, что Слежевский убийца?

— Знал?

— С первого взгляда.

— Откуда же? — усомнился Рябинин.

— Убили ее на кухне. Значит, впустила в дом своего человека...

— Не обязательно.

— Слежевский на работе был рассеян...

— Ну, это бывает.

— Не мог съесть столовского обеда...

— Мало ли почему.

— После работы купил бутылку водки, хотя не пьет...

— Так.

— Ни разу не спросил, пойман ли преступник...

— Так.

— И к нему не ходят дети.

— Все? — спросил Рябинин.

— Достаточно для подозрения.

— Ты забыл еще одно.

— Что?

— У них на окнах вяли цветы.

ОТПУСК

Начальник уголовного розыска повертел в руках финку с деревянным черенком, искусно вырезанным из просушенного можжевельника:

— Устал, что ли?

— Устал, — согласился Петельников решительно, чтобы не осталось никаких сомнений: он устал.

— А вид у тебя свеженький, выбритый, как у этого... у персика.

— Я устал внутри, — уточнил инспектор.

— Сердечко?

— Глубже.

Начальник не полез за очередным ножом, полминуты размышляя, что может быть глубже сердца, ибо даже такой разговор требовал логики.

— Неужели почечуй?

— Душа, товарищ майор.

— Ах, душа... Когда устает душа, то не берут отпуск, а увольняются из уголовного розыска.

— Она за недельку отдохнет.

— Сколько без отпуска? — полюбопытствовал начальник, хотя знал это не хуже подчиненного.

— Фактически два года.

— И только-то? — поморщился майор от мизерности срока: два года — не двадцать лет.

— Нарушение Конституции, — вздохнул Петельников.

Начальник уголовного розыска нагнулся и достал из нижнего ящика стола вторую финку с наборной пластмассовой ручкой. Этих ножей скопился у него полон стол. Лежали они и в сейфе вместе с кастетами, ломиками, заточенными напильниками, свинцовыми перчатками... Собирали их давно, много лет, для своего райотдельского музея, о котором мечтали тоже давно и пока впустую.

— Человек устать может, допускаю, — обратился майор к очередному ножу, вроде бы надеясь, что тот поймет его скорее. — Но Петельников не только человек, он ведь и мужчина. Допускаю, что и мужчины устают. Случаются хлипкие. Но ведь он не только мужчина — он старший инспектор уголовного розыска. Какая может быть усталость!

— Всего одну неделю, — монотонно выдавил Петельников. — За прошлый год...

— А работать кто будет? — спросил начальник уголовного розыска вдруг непохожим, чуть надрывным голосом, потому что никогда никого об этом не спрашивал.

Инспектор не ответил — он этого не знал. Этого никто не знает. Но разговор, видимо, переходил на иной уровень, коли была упомянута работа.

На столе появился очередной экспонат будущего музея — с длинной ручкой из белого металла, отлитой в форме еловой шишки, отчего нож походил на блестящую хищную рыбу. Для чего он их вытаскивает? Любуется?

— А как обстоит дело с нападением на гражданина Совкова? — пожестче спросил майор.

— Раскрыто.

— Угон мотоцикла у гражданина Колчицкого?

— Он сам его потерял в лесу, будучи в состоянии.

— Бешеная собака на Спортивной улице?

— Изловлена, обезврежена.

Тогда начальник пригнулся еще раз и положил перед собой нож, сделав вид, что тот попался ему случайно.

— Ну, а владелец этого холодного оружия?

Петельников пошевелился в кресле, как поежился, вдруг почувствовав, что у него слишком длинные ноги для современной мебели: владелец этого холодного оружия гулял на свободе, а гулять ему было никак нельзя.

— Пока им Леденцов займется...

Указательным пальцем левой руки начальник коснулся своих белесых, начавших седеть усиков, словно проверяя, на месте ли они. Они были на месте. Тогда он сгреб ножи в ящик и поинтересовался уже другим, безразличным голосом:

— И куда собираешься?

— Махну на юг.

Начальник поморщился: морщиться ему было просто, потому что усики двигались как живые — сейчас они брезгливо хотели бы съехать вниз по опустившимся уголкам губ.

— Юг... Какая банальщина.

— Погреться...

— Там сорок пять градусов в тени!

— А я в море.

— Там вот такие здоровенные медузы.

— А я выползу на бережок.

— Там женщины в купальниках.

— А я уйду гулять по городу.

— Где на каждом шагу цистерны с дешевым вином...

Инспектор поднялся, шумно вздыхая от долгого сиденья и бесполезности разговора. Он понимал начальника уголовного розыска, но он понимал и другое: не получи отпуска сейчас — не получит еще год.