Читать интересную книгу Ты его не знаешь - Мишель Ричмонд

— Благодарю. Не стоило.

«Вот дура! — мелькнуло у меня в голове. — Покушать ему принесла!» Но что поделаешь — терпеть не могу приходить в дом с пустыми руками, а придумать, что подарить человеку, у которого наверняка есть все что пожелаешь, ума не хватило. Вообще-то, если мне хочется сделать кому-нибудь подарок, небольшой, но от души, я собираю на диск музыкальное ассорти, но записать диск для Бена Фонг-Торреса — это все равно что приготовить говядину по-бургундски для Энтони Бурдена[48].

— Располагайтесь, — сказал он. — А я пойду выложу ваш презент на тарелку.

В гостиной, как и в лифте, пол устилал ковер в леопардовых пятнах. Первое, на что я обратила внимание, — вид за окном, точнее — за целой стеклянной стеной, выходившей на север. У подножия холма мигала неоном вывеска «Кастро»; перегоревшая «К» придавала старейшему кинотеатру Сан-Франциско вид милой заброшенности. Если не знать, нипочем не догадаешься, что за увечной вывеской скрывается великолепие барочного интерьера, что каждый вечер перед семичасовым сеансом из оркестровой ямы торжественно всплывает орган. Был ясный вечер, вдали, за мерцающими огнями города, вырисовывался мост «Золотые Ворота».

Я подошла ближе. Внизу, в путанице улиц, я различала знакомые дома, крыши многоэтажек, которые помнила с детства. Непривычно было смотреть на свой город с такой головокружительной высоты. С этими улицами я была на дружеской ноге, знала их вдоль и поперек. Тысячи раз проходила по тротуарам, засматривалась в окна, подглядывая за чужой жизнью. И к нам в дом, знаю, так же заглядывали бесчисленные прохожие. Окна в нашей гостиной никогда не зашторивались. Мама любила естественный свет и деревце каллистемона во дворе, любила разглядывать в окно прохожих. Когда умерла Лила, она поставила ставни. Несколько лет подряд ставни почти не открывались, и наш некогда светлый и радостный дом стал сумрачным и хмурым.

Должно быть, люди, что живут там, далеко внизу, смотрят на этот дом на холме и выдумывают всякие истории о его жильцах. Интересно, а когда Бен стоит перед своим окном в целую стену, оглядывая сверкающий город, не приходит ли ему в голову, что в эту самую минуту кто-то может следить и за ним? Большинство из нас живет с верой в недоступность его личной жизни для чужих глаз и ушей. Я и сама долгие годы этим грешила. А потом в кабинете у Торпа с биноклем в руках всматривалась в свое бывшее окно. И всего несколько недель назад, в кафе в Дириомо, столкнулась с человеком, который проведал о моем пребывании в городе задолго до того, как я узнала, что и он здесь. А почти двадцать лет тому назад, в ресторанчике на Северном пляже, сама была наблюдателем и следила за Питером Мак-Коннелом. Где границы этой сети всеобщего шпионства? Все мы наблюдатели и наблюдаемые. Личная жизнь — отрадная иллюзия, не более.

Стоя в задумчивости у окна, я подняла глаза и в стекле заметила отражение Бена. Он застыл неподвижно, руки в карманах. Иные мгновения совершенны в своей соразмерности. Это было одно из таких мгновений: я смотрела на Сан-Франциско, Бен смотрел на меня. В стекле наши взгляды встретились.

— Забавно, — заговорил он. — Каждый раз одна и та же история: приходит в дом новый человек и через пять секунд оказывается на этом самом месте.

— Потрясающий вид.

— Верно. Вот если б еще город раскошелился на вентилятор покрупнее — туман разгонять, совсем было бы замечательно.

Не слушая никаких возражений, Бен налил мне бокал «Мальбека» 2002 года из винодельни одного своего приятеля в Патагонии. Мы сидели возле кухни, за маленьким столиком, ели моего цыпленка, которого Бен честно разделил пополам, и запивали вином. Я знала Бена всего каких-то полчаса, но он мне уже страшно нравился. Не задумываясь пригласить совершенно незнакомого человека в свой дом и с первой секунды повести себя так, словно мы с ним давние друзья, — дорогого стоит. Сразу видно: человек в ладу с этим миром — дар, которому я всегда завидовала. Эх, мне бы уметь так жить! А то как мешает порой собственная боязнь условностей, незначительная, но досадная скованность в общении, от которой до конца никак не избавиться.

Я отпила вина.

— Ну как? — поинтересовался Бен.

— Приятное.

— Чуточку слишком «фруктовое», на мой вкус. Зато цыпленок отменный. А вы сами готовите?

— Немножко. А вы?

— Кое-каким фокусам обучен.

В гостиной зазвонил телефон, Бен пошел ответить. Уголок, где мы сидели, соседствовал с небольшой комнатой, оборудованной телевизором, удобными креслами и домашним караоке. На работавшем без звука телевизоре стояли две статуэтки «Эмми», а на экране светилось меню видеомагнитофона. Воспользовавшись отсутствием хозяина, я быстренько пробежала список. Любопытно, что он записывает? «Кулинарный поединок», «Состязание закройщиков», «Рассказчики»[49] с Элвисом Костелло, фильм «У воды» и «Последний вальс» Мартина Скорсезе про группу «The Band» (классика документального кино).

Я пялилась на экран, когда вернулся Бен.

— Шею свихнете. — Он взял с дивана пульт и выключил телевизор. — Итак, вас интересует Билли Будро?

Я рассказала о Лиле, о белом «шевроле» Будро на опушке леса. В сумке у меня лежала копия статьи из старого номера «Роллинг Стоун», который я откопала в библиотеке. Я вытащила ее и протянула Бену.

— Помню, помню, — закивал тот. — Билли тогда обретался в районе Нижний Хейт. Там мы с ним и встретились, в каком-то баре. На дворе был уже не то восемьдесят третий, не то восемьдесят четвертый год, а Билли все жил как в добрые старые времена, «одуревши от белой отравы на окраине городской». — Сильным и чистым голосом Бен пропел строку из песни — уроки караоке явно не прошли даром. — Знаете откуда? — поинтересовался он.

Он вроде экзаменовал меня. К счастью, я знала ответ.

— Уоррен Зевон[50], «Кармелита».

— Недурно! — Он положил статью на стол. — Я спросил Билли: слушай, между нами, что ты, черт подери, вытворяешь? Гитарист божьей милостью, и такой дар — псу под хвост! А Билли мне и заявляет, дескать, он и сам так думает, не сегодня-завтра возьмется за ум. Хорошо помню, что я ему на это ответил: «Хочется верить, что так оно и будет, но шансы у тебя невелики». Я уже писал для «Роллинг Стоун» и о смерти Джима Моррисона[51], и о смерти Дженис Джоплин[52], и о смерти Элвиса. Так что отлично видел, куда катится Билли.

— Под конец интервью вы сговорились встретиться ровно через год в баре «На крыше». Он обещал, что станет другим человеком. Даже посулил угостить вас выпивкой. Сбылось?

Бен покачал головой.

— Прождал его битых сорок пять минут, а он так и не объявился. Среда, четыре часа пополудни, сижу один как перст, тяну виски, а вокруг только разбуянившиеся молодчики с мальчишника. Ну, думаю, Билли или помер, или накачался наркотой в каком-нибудь мотеле в Тендерлойне.

— И все? Больше вы его не видели?

Бен на мгновение задумался. Разговаривая с ним, я подметила одну штуку: в его речи не было фальстартов, никаких «гм», «э-э» или других словесных тиков. Он говорил ясно и точно, как по написанному. Должно быть, на радио наловчился.

— Как-то натолкнулся на него в студии «Амеба Рекордс», в отделе «Ритм и блюз». Странный на нем был наряд — комбинезон и сапоги. Долго тряс мне руку, долго извинялся, что в тот раз продинамил. А потом предложил меня угостить, и мы с ним отправились в «Зам Зам», пили мартини в задней комнате. В те славные времена в барах не подавали ничего крепче мартини, а Билли, на беду, заказал бурбон с кока-колой. Слово за слово, они здорово поцапались с барменом, и нас чуть не вышибли из заведения. В итоге пришлось ему все же смириться с мартини, мы уселись за стол, и он принялся живописать свое житье-бытье. В конце восьмидесятых Билли, как он сам выразился, дошел до ручки, чуть не скопытился, и в начале девяностого решил, что пора завязывать. Вернулся в Петалуму и стал работать у брата на молочной ферме — он, похоже, и раньше живал там время от времени. На тот момент, что мы с ним встретились, так и жил. А в город приехал повидать старых друзей, но что-то у них не заладилось, и Билли в тот же день собирался возвращаться на ферму. Город он, конечно, любил, но чувствовал, что задерживаться ему здесь не стоит, — думаю, слишком много старых привычек таилось по подворотням. Я был рад, что он взялся за ум, но не оставляло ощущение какой-то его уязвимости, непрочности, что ли, будто в любую минуту он может сорваться и все полетит в тартарары. В разговоре он то и дело поминал каких-то демонов-искусителей. Честно говоря, мне с ним было не по себе.

— А каким он был музыкантом?

Бен снова задумался.

— Мог бы многого добиться, но — не преуспел. Хотя, когда мы виделись в последний раз, он еще не забросил музыку. Меня в тот раз здорово время поджимало, но Билли все-таки потащил меня к своей машине, за несколько кварталов, и вручил запись. Четыре новые песни, что он сочинил и записал в подвале у брата. Я вам передать не могу, сколько людей суют мне свои записи! В Сан-Франциско у половины молодых ребят, с которыми сталкиваешься на улице, своя группа. Но эту музыку мне действительно хотелось послушать: я знал, на что способен Будро.