– Ну так и что? – не понял Андрей. – Я не к нему иду, а к тому парню, которого он недавно привел.
– Его тоже нет.
Сердце, только что с грохотом бившееся о ребра, вдруг замерло, и Шахов почувствовал острую нехватку кислорода. Он прислонился к частоколу и через силу выдавил:
– А где он?
– У ручья, – ответил часовой. – Умывается.
Андрей медленно сполз вдоль забора на землю. Нет, ну нельзя же так пугать человека! Ребята, конечно, про инфаркт никогда не слышали, но сейчас имели реальную возможность за ним понаблюдать. Правда, до этого дело не дошло, но еще две-три таких шуточки, и сердечный приступ Шахову обеспечен.
Он еще немного посидел, счастливо улыбаясь, а потом рывком поднялся на ноги.
– Где? Покажите!
Гренадеры не тронулись с места. И лица у обоих сделались твердокаменными. Прямо две статуи командора.
– Туда нельзя, – объявили они хором.
– Почему?
– С ним нельзя разговаривать без разрешения Хлаканьяны.
Вот это новости! Что это замухрышка себе позволяет? Если так дальше пойдет, скоро придется в туалет у него отпрашиваться. Может, местные и привыкли к подобной диктатуре, но Шахов ей подчиняться не собирается. Его и не такие строить пытались, а потом мосты себе во рту строили. Может, эти парни и не виноваты, что у старика крыша поехала, но могли бы и сами догадаться, что не стоит так с незнакомыми людьми разговаривать.
– Ой, ребята, пропустите по-хорошему, – с ленцой проговорил Андрей. Зулусские слова отказывались тянуться на блатной манер, но у него все же получилось. – Я сюда полночи добирался, устал, как слон на лесоповале, и юмор сейчас понимаю плохо. Зато рассердиться могу сразу и надолго.
Гренадеры, надо отдать им должное, быстро сообразили, к чему клонится разговор. И тот, что до этого в основном отмалчивался, не кидая понтов понапрасну, громко вызвал подмогу. Свободная от вахты смена тоже не спала и буквально через несколько секунд нарисовалась в воротах крааля. Слава богу, за мгновение до этого Шахов решил не лезть на рожон. С теми двумя он еще рассчитывал справиться, а вот против четырех вооруженных противников шансов у него, откровенно говоря, было немного. И наверное, все бы кончилось извинениями с его стороны, если бы из-за кустарника не появился Гарик в сопровождении двух женщин.
Одна из них что-то на ходу объясняла юноше, оживленно при этом жестикулируя. Нет, пожалуй, даже не так – она демонстрировала ему эти жесты, повторяя по несколько раз. То подносила рту сжатые кулаки, словно собираясь их проглотить, то проводила по губам ладонью и потом дула на нее[59]. А затем требовала повторить упражнение, вероятно проверяя, хорошо ли ученик усвоил урок. Видимо, Гарик очень старался, потому как не сразу заметил Шахова. И вообще, заметил не он, а вторая женщина, та, что приходила к Бабузе вместе с Хлаканьяной. Похоже, она не обрадовалась новой встрече, потому что сразу развернула спутников в сторону от крааля. Студент послушно поплелся за ней, не чувствуя направленный ему в спину удивленный взгляд.
– Ну, Гарик, ты совсем заучился! – весело окликнул его Андрей. – Своих не узнаешь. И во что это ты опять вырядился?
Наряд студента и в самом деле производил впечатление. Не комическое, как в тот раз, когда он впервые примерил зулусскую одежду, а скорее маскарадное. Кожаный передник, майка из бахромы, всевозможные пушистые наколенники и налокотники, внушительная шапка из разноцветных перьев и ко всему этому в придачу эффектный воротник из леопардовой шкуры. Именно это жабо и развеселило Шахова. Кузнец успел рассказать ему, что носить такое украшение может только вождь и его ближайшие родственники. И никто в краале Бабузе, да и у соседей тоже, такой незаслуженной роскоши себе не позволял. А Гарик щеголяет на виду у всех, как будто имеет право носить хоть королевскую мантию. Неужели Хлаканьяна поверил его рассказу про офигительно знатного папочку? Ох, и смешные ребята эти кумало!
Но улыбка быстро слетела с лица Шахова.
Гарик услышал его, остановился, оглянулся, на мгновение о чем-то задумался, а потом снова зашагал рядом с наставницей, делая вид, будто увлечен беседой.
– Э-эй, студент, ты куда? – растерялся Андрей и метнулся было вдогонку, но тут же уперся в шеренгу гренадеров.
– Нельзя, – завели они старую пластинку.
– Да ёкарный бабай, что ж вы заладили одно и то же! Пропустите, кому говорят!
– Без разрешения Хлаканьяны – нельзя.
Стена. Великая зулусская непрошибаемая стена. Нет, дисциплина – вещь полезная, но не до такой же степени. Что ж ему теперь, возвращаться, даже не перебросившись парой слов со студентом?
Таким беспомощным Шахов не чувствовал себя даже в приемной губернатора. Там всегда существовали какие-либо варианты для обхода этого «нельзя», всегда находились люди, которым можно. Не попробовать ли и теперь ту же тактику?
Знакомая у него здесь была – та самая миниатюрная женщина афро-кавказской национальности. Она с интересом и вроде как даже не без злорадства наблюдала за мучениями Шахова. Интересно, ей-то он чем не угодил?
– Савубона, уважаемая! – насколько мог вежливо обратился к ней Андрей. – Попросите, пожалуйста, Гарика подойти ко мне.
– К сожалению, я не знаю, о ком вы говорите, – ответила женщина, даже не скрывая, что ни о чем таком не сожалеет.
– Вы его зовете Нгайи, – поправился проситель.
– Нет, мы его зовем иначе.
Издевается она, что ли? На дуру пробитую вроде бы не похожа и по-зулусски понимать должна уж никак не хуже Шахова. Так какого же лешего?
– Мне все равно, как вы его называете. – Он по привычке сжал до хруста правой кистью левую. – Просто приведи мальчишку сюда. Мне с ним поговорить нужно.
– Он не захочет с вами разговаривать, – услышал Шахов ответ, пугающий своей уверенностью.
– Женщина, – в конце концов вспылил он, – делай то, что тебе приказывает мужчина! Передай ему мои слова.
Теперь она глядела на него уже с ненавистью. Убила бы, если бы могла. Но не может ослушаться приказа. Все-таки есть что-то правильное в обычаях зулусов. Иногда с бабами по-другому просто не справиться. И пусть даже на самом деле это неправильно, грубо и нетактично, зато дешево, удобно и практично, как говаривал Лелик, он же – артист Папанов. Ведь пошла же, как миленькая пошла!
Женщина вернулась довольно быстро, но можно было не сомневаться, что приказ она выполнила. И что-то в ней, не только в выражении лица, но и в походке, наклоне головы, судорожно сжатых кулачках, подсказало Андрею, что Гарика она любит ничуть не больше, чем его самого. С той лишь разницей, что со студентом она притворялась любезной, внимательной и заботливой, а перед Шаховым не таилась, выплескивала всю свою ненависть к ним обоим и, может быть, ко всему остальному миру. И большой белый мужчина вдруг ощутил опасность, исходящую от маленькой африканки. Эта волчица кому угодно глотку перегрызет, стоит только отвернуться и упустить ее из виду.