Она проклята.
А если и выйдет проклятье снять, то… то все равно бесплодна. И значит, не может считаться в полной мере женщиной.
– Другого варианта нет, – тихо сказал Земляной. – А если бы и был…
– Анна, – Ольга вцепилась в руку. – Вы ведь разумная женщина. Вы…
Глеб выпустил руку, и Анна ощутила себя невыносимо одинокой, будто бы ее вот просто взяли и бросили. Здесь.
Сейчас.
Бросали всегда и…
– Так правильно, – она нашла в себе силы справиться с паникой, и с жалостью к самой себе. – Что нужно сделать?
– Ничего особенного, – Земляной вытащил горящую ветку. – Переодеться… иногда… бывает тяжело. Кровь там идет. Платье испачкает. Да и… ритуалы, они не любят отклонений.
И Анне протянули платье.
То есть, она точно не знала, платье ли это, просто ком ткани, казавшийся в сумерках темной.
– Украшения снимите. Амулеты тоже. Белье. И обувь.
– Господи, – Ольга закатила глаза. – А она чем не угодила? У вас тут, между прочим… крапива в траве!
– Ничего страшного, – Анна огляделась. Возвращаться в дом желания не было, как и переодеваться на глазах у всех.
А людей прибыло.
Молодой человек, который прятался в тени, но ветер его нашел и теперь игриво касался взъерошенных волос. Он приносил Анне запах, старого железа и еще дерева, и дыма, который будто бы пропитал этого вот человека до самых костей, как и того, другого, уродливого и знающего о своем уродстве.
– Может, я позову…
– Нет, – Анна не позволила Глебу договорить. На собственной свадьбе, какой бы она ни была, Анна меньше всего желала бы видеть сестру Глеба.
Та таилась в кустах старого шиповника.
Наблюдала.
Улыбалась ли? Ветер ее обходил стороной. Ветер определенно не желал связываться с этой женщиной.
– Мы справимся, – ответила за двоих Ольга и, подхватив Анну под руку, проворчала: – Мужчины… им бы только покомандовать… вот скажите, зачем вам это?
– Чтобы не умереть раньше времени, – честно ответила Анна.
Не дом.
Старая беседка, затянутая одичавшими розами. Кусты разрослись, затянули и решетчатые стены, и крышу. Внутри было влажно и пахло тленом, и Ольга вновь пробормотала:
– Идиот.
– Кто?
– Этот… ваш… Земляной… сказал, что и от меня обществу польза быть должна. Как будто сам очень тут полезный… давайте помогу. Вы все-таки понимаете, что можете не пережить обряд? Дед… он говорил, что бабушка, она с трудом прошла его. И что, если бы он знал, насколько ей будет плохо, то никогда и ни за что не решился бы.
Платье соскользнуло на пол.
А вот с бельем пришлось повозиться. В темноте. Почему-то ни самой Анне, ни Ольге не пришло в голову сотворить светляка, будто бы здесь, в беседке, не было места и этому рукотворному свету.
– Что ж, возможно, я и вправду… не перенесу обряд, – Анна пожала плечами и прижала к себе жесткую ткань.
Лен?
Под пальцами чувствовалась вышивка, вновь же грубая, крупные стежки, толстая нить. И узор наверняка со смыслом, вот только Анне он не известен.
– Тогда… зачем?
– Чтобы выжить. Меня пытаются убить.
– Кто?
– Если бы я знала…
…женщина, подарившая Анне жизнь? Или кто-то, кто стоит рядом с ней, кто знает правду и… и что? Анна терялась. Ее воображение рисовало одну невозможную картину за другой, щедро приправляя их догадками. Вот только правды в том не было.
– Если так… а может… в полицию?
– Полиция не спасет.
Анна сняла чулки. И платье натянуло. Оно вдруг показалось невероятно тяжелым, будто и не льняное, серебряное, как минимум.
А Ольга молчала.
Долго молчала.
– Дед… он после бабушкиной смерти не хотел жить, я знаю. Он и говорить о ней не любил. Не потому, что не любил, а как раз наоборот. Я видела, как он меняется… и снимки, целый альбом снимков. Я бы вам показала, но он куда-то подевался. Стойте смирно. Волосы тоже надо привести в порядок.
– Что там приводить.
Пальцы Ольги разбирали прядки.
…какие-то нелепые у нее, у Анны, свадьбы. Та, первая, вспоминалась с удивлением, будто бы все, что происходило, происходило вовсе не с Анной.
Храм.
Запах ладана. Голова, которая ныла после бессонной ночи. Госпожа Лазовицкая в своем наряде казавшаяся еще более подавляющей, нежели обычно. Она поджимала губы и всем видом своим показывала, сколь недовольна выбором сына.
Родня.
Чужие люди. Куда ни глянь, чужие люди, которые разглядывали Анну, оценивали ее и, признав не годною, качали головами. Ощущение потерянности. И желание сбежать. Рука тогда еще не мужа единственной опорой. И голос священника. Тогда в какой-то момент Анне показалось, что их с Никанором отпевают…
…сейчас вот ткань пахла пылью и еще немного лавандой. Платье это хранилось в чьем-то сундуке, и хранилось бережно. А теперь его достали для Анны.
– Он мне все равно нравится, – тихо произнесла Ольга.
– Кто?
– Лешка…
Пальцы замерли.
– То есть… вы поняли… я даже сказать никому не могу. Мама… она категорически против, чтобы я с некромантами связывалась… она… с дедом в последние годы они даже не разговаривали. И знаете, я не понимаю, почему… когда он умер… тихо умер, во сне… он даже как-то сказал, что ему недолго осталось, силы ушли… так вот, на бабушкину годовщину. А мне не сказали. Я в пансионате жила… девушке нужно приличное образование.
Ольга тихо всхлипнула и звук этот разбудил кузнечиков.
– Я… приехала на каникулы… они бы меня и на каникулы оставили, но… это ведь неприлично. Слухи и все такое. Матушка всегда панически боялась, что слухи пойдут. А так… приехала и узнала, что деда больше нет. Похороны? К чему меня отвлекать.
Это Ольга произнесла с непонятной злостью.
– Правда, добраться до денег у них не вышло. Олег пытался уговорить меня на доверенность, только хрен ему, а не доверенность… мама ругалась. Комнаты дедушкины отремонтировали. В них ничего не осталось. Совсем ничего. Я бы… на память, а они… сказали, что избавились от рухляди, да.
Анна коснулась руки, утешая.
– Так вот… я видела, что он бабушку любил… мне потом сказали… его слуга сказал, ему, к слову, тоже отказали от дома, вроде как за ненадобностью… он умер с портретом бабушки в руках. Так и похоронили… я… отписала ему дом. Этому человеку. И мама опять же ругалась, что я так глупо распоряжаюсь имуществом. Только это ведь мое имущество… правда, основные капиталы мне будут доступны только через пару лет, но мне и без того хватает. А мама бесится. Я не о том говорю?
– Не о том, – согласилась Анна. – Но… какая разница?
– Я в детстве мечтала о такой любви, чтобы… до смерти и после нее… говорят, тьма сплетает души так, что и вечность становится не страшна. Но, наверное, неправда, да? Если бы так… многие бы захотели.
Она отступила.
Вздохнула.
И очень тихо добавила:
– Или нет? Мама… она сказала, что этот обряд… что он нужен лишь темным, чтобы не сходили с ума. Правда, я не знаю, сколько в этом правды.
Даниловский держался в тени.
Он сменил один черный костюм на другой, и на сей раз рубашка тоже была черной, как и пуговицы на ней, и галстук, и потому сам Даниловский почти растворялся в темноте, лишь лицо его белело, и эта белизна гляделась неестественной.
– Я проверил кровь, – сказал он словно бы в сторону. – Мальчик мой.
– Поздравляю.
Осторожный кивок был ответом.
Две руки сплелись над тростью, обняв ее. Пальцы погладили серебряные узоры. И лишь перстень блеснул черным глазом камня.
– Мне необходимы будут его документы.
– Как таковых их нет, – вынужден был признать Глеб. И поморщился. У половины мальчишек единственным документом была выписка из приходской книги, у второй половины и того не имелось. – Сами понимаете, далеко не всех детей вносят в реестр.
– И что мне делать? – вполне искренне удивился Даниловский. Он замолчал, глядя на пламя, и молчал довольно долго. – Достаточно ли будет ходатайства с моей стороны о признании этого ребенка моим сыном?