и еду. А как же, тут важнейшая стройка, должны и мы с Нюшей, чем можем, помочь!.. Да и что это, милый, значит: занозистая! Приеду — будет рада до смерти: «мамашенька» да «мамашенька»... Жизнь-то, она вежливости учит. А в случае чего — до свиданья, и на поезд. Деньги на билет у меня всегда в кармане, пенсия идёт, комната ждёт. Мы с Нюшей — люди самостоятельные.
И так уж это случилось, боль ли утихла или усталость взяла своё, но Василий Рыбников заснул в кресле под мерный старушечий голос.
Проснулся он на рассвете. Кто-то сильно тряс его за плечо. Это был вчерашний геолог. Лицо у него было озабоченное:
— Ну и спите!.. Вы ведь здешний? Говорите скорей: чтобы попасть на Отрадный, где слезать? Тут, на Новой, или до гидроузла плыть?
— Как, уже Новая?
— Ну да, минут пять, как привалили.
Рыбников бросился в каюту, схватил чемоданчик. Геолог шел за ним по пятам:
— Ну так где же слезать: здесь или дальше?
— Если есть транспорт, слезайте здесь, тут втрое ближе. Только с транспортом худо: слякоть, дороги разъехались. Легковой сейчас не пробиться, только грузовик, да и то не всякий... Я вот слезаю, за мной приедут. Пока!
Геолог уже не слушал. Он исчез и через мгновение показался на прогибающихся сходнях с чемоданом, баулом и скаткой свёрнутой постели. Вслед за ним, боязливо держась за его плечо, шла давешняя старушка. Усатый монтажник нёс на руках спящую девочку. И едва провожавшие старуху успели вернуться на пароход, как сходни подняли и, производя своими суетливыми плицами шумную кутерьму, судно начало отваливать.
— Бабушка! Младшенького, Семёна Петровича, приветствуйте!..
— Не давайте снохе потачки! — слышалось с удаляющейся палубы.
— Вот балагуры, рассказать ничего нельзя! — улыбалась старушка, помахивая вслед удаляющемуся пароходу сухой маленькой ручкой. — Вот, долго ли вместе проехали, а будто сроднились, и расставаться жалко...
— Вы как думаете до Отрадного-то добираться? Машину, что ль, сын пришлёт? — спросил Василий Рыбников.
— Я ему и не написала. Они там вон что-то в эксплуатацию сдают, чего его пустяками беспокоить...
— Ай-яй-яй, — не на шутку встревожился Рыбников, — как же так можно! Ведь до Отрадного больше сорока километров, вы об этом подумали? А погода — вон она какая: глушь, степь, дороги развалились...
Злой дождь, косой и холодный, дробно стучал в железную крышу пристани. Мелкая сердитая волна часто пошлёпывала по борту дебаркадера. Всё кругом, будто на дне старого погреба, было пропитано студёной, промозглой сыростью.
— Как люди, так и я, — вздохнула старушка.
— А где ж они, люди?
— Ты-то вот как поедешь?
— За мной машина придёт, но мне в другую сторону, понимаете... Ну как вы сошли, ни о чём никого не расспросив! Как это можно, взять вот так да и сойти, да еще с ребёнком. Эх!
— Не шуми, не шуми, Нюшу разбудишь! — невозмутимо отозвалась старушка, поправляя шаль, прикрывавшую девочку. — Не в Америке, чай, не пропадём — кругом свои люди. Сколько мы с Нюшей ни путешествовали, нигде не пропали... Вон, слышь, гудят. Не тебя ли кличут?
На невысоком берегу в промозглой мгле настойчиво ревела сирена автомашины. Потом под чьими-то ногами захлюпали сходни. На пристани появился коренастый паренёк в синем комбинезоне, с ног до головы облепленный грязью. Увидев держащегося за щёку Рыбникова, он виновато опустил глаза:
— Извините, Василий Иванович! Три раза в грязи по самый дифер сидел — развезло, ужас... Балки разлились.
— Возьми вон эти вещи, — кивнул Рыбников на имущество старушки. Сам же он поднял девочку и сердито сказал: — Пошли, мамаша!
— Ну что ж, пошли так пошли, — спокойно согласилась старушка и деловито осмотрелась кругом — не забыла ли чего.
К приглашению она отнеслась, как к чему-то само собой разумеющемуся, не удивилась, не рассыпалась в благодарностях и вообще не проявила никаких особых чувств. Только когда Рыбников предложил ей лезть в кабину, она запротестовала: «Как же, с этакой-то щекой да в кузов, на ветер!» Но, увидев, что все её доказательства только раздражают сердитого человека, она дала ему свою огромную чёрную шаль и взяла с него слово, что он обязательно закроется ею.
Шофёр, явно раздосадованный тем, что его знаменитый начальник будет трястись в кузове, да к тому же ещё придётся делать километров сорок крюку, попробовал было протестовать, ссылаясь на незнание дороги, на то, что не хватит бензина, но Рыбников так посмотрел на него, что он прервал поток доказательств и торопливо прыгнул в кабину.
Ехали молча. Девочка, привыкшая к путешествиям, крепко спала. Бабушка её тоже дремала. Холодный косой дождь заливал ветровое стекло так густо, что казалось, будто суетливые «дворники» смахивают с него не воду, а кисель. Машина то и дело буксовала в вязкой грязи, и шофёр, сердито переключая рычаги скоростей, всё время думал — как-то там его начальство чувствует себя в кузове, среди мокрых, холодных брезентов?
Но начальство чувствовало себя отлично. На каком-то ухабе, где машину крепко подбросило, флюс, видимо, прорвался, и Василий Рыбников тотчас же уснул, закутавшись тёплой старушечьей шалью.
Рождение книги
Поздно. За окнами давно уже прошла молодёжь, возвращавшаяся из кино с последнего сеанса. Стремительно прошелестели по влажному гудрону шины большого автомобиля: начальник проехал домой из управления, а это уж верный признак, что сильно перевалило за полночь.
В полутьме, развалившись на диване, лежит на спине загорелый парень в футболке, плотно облегающей его мускулистый торс, и в старых военных шароварах, из которых торчат большие, широкие ступни. Он крепко спит. Но иногда, разбуженный собственным храпом, вдруг пробуждается, приподнимается на локте, с удивлением оглядывается вокруг и, заметив в углу молодого человека, склонившегося над столом, бормочет