ногах были штопаные носки и калоши. Максимально выпрямившись, она с достоинством произнесла:
– Лидия Ивановна я. Я в этой школе с самой пенсии уборщицей работала, и всех учителей знала. А что?
– Расскажите мне про Потапову, Татьяну.
– Потапова? Какая Татьяна Потапова? Не было такой учительницы, – твердо заявила Лидия Ивановна и недоуменно посмотрела на Марину.
– Да вы вспомните хорошенько, а я вам помогу полоть, – Марина присела у края морковной грядки и, дело привычное, принялась щипать травку. – Вы, наверное, забыли, это же давно было. Татьяна Николаевна – моя родная тетя, она сюда по распределению приехала, здесь замуж вышла и родила, а в восьмидесятом году погибла, под машину попала.
– Так ты про Татьяну Николаевну спрашиваешь? Господи! Сказала, «Потапова», а я же ее знала как Белых. Царствие небесное! – старушка перекрестилась. – Сроду я ее не забывала, ни ее, ни Сашеньку. Так ты племянница ее? Родная? А не врешь? Обожди, сейчас соображу! Как отца твоего звать? А бабушку? Все верно: ты, стало быть, Николая дочь, Анны Петровны внучка. А звать тебя Марина? Марина Белых – надо же! Да брось ты грядку! Дай поглядеть-то на тебя! Ну, точно – копия Николая, такая же кудрявая! Пошли в дом скорей!
Старушка, прихрамывая и переваливаясь, заспешила к дому, увлекая за собой Марину. Возле крыльца Лидия Ивановна ополоснула руки в бочке под водостоком и вытерла о грязный засаленный фартук. Марина, содрогнувшись, подумала, что этими руками ей сейчас, может быть, подадут какое-никакое угощение, и твердо решила отказаться. Дом и снаружи и внутри производил тягостное впечатление, особенно по контрасту с чистотой в доме Гавриловны. Был он старым, покосившимся, довольно запущенным, чувствовалось отсутствие хозяйской мужской руки. Из всех углов смотрела бедность.
Вопреки опасениям Марины, Лидия Ивановна в кухне предложила ей помыть руки под мятым рукомойником и принесла из комнаты чистое полотенце, хотя и совсем старое, застиранное до дыр. Затем, усадив Марину за стол, покрытый облезлой клеенкой, она сама вымыла руки, на этот раз – тщательно, несколько раз намыливая их розовым земляничным мылом. Потом умыла лицо и шею. Включив какую-то допотопную закопченную электроплитку в розетку, болтающуюся на честном слове, она опять ушла в комнату и принялась там чем-то стукать, шуршать и скрипеть. Вскоре она вернулась, переодетая с головы до ног. На ней теперь было бежевое льняное платье с короткими рукавами, белый фартук, новый белый с мелкими цветочками платок, а на ногах – чулки и чистые новые тапочки. Ее морщинистые крепкие руки были покрыты крестьянским загаром: кожа на плечах было совсем белая, ниже постепенно темнела, а на тыльной стороне ладоней была шоколадного цвета. Руки Лидии Ивановны споро принялись за работу, а лицо ее излучало такое радушие, словно каждая морщинка заулыбалась:
– Ах ты, гостья дорогая! Мне тебя и угостить нечем, только хлеб да картошка осталась. Жду пенсию, даже сахар и чай не покупаю. Ну, не обессудь, заварю смородиной, да вот варенья черничного еще есть баночка, – за разговором она поставила на плитку черную от нагара сковородку, налила растительного масла и принялась ловко скрести и крошить заранее вымытую картошку, вынув ее, как фокусник из шляпы, из какой-то кастрюли. – Конфеты, говоришь, есть? Ну, спасибо, будет у нас пир! Расскажи, как вы живете-можете?
Ошеломленная таким преображением Марина не успела и двух слов сказать, как Лидия Ивановна поставила перед ней тарелку с восхитительной до хруста поджаренной картошкой, налила ароматный чай в щербатую чашечку и наложила полное блюдечко варенья. Всякие опасения Марины хозяйка развеяла, сполоснув посуду горячей водой и протерев чистым льняным полотенцем.
– А то тут, поди, мухи летали. Я все правила гигиены знаю, меня Татьяна Николаевна учила. Царствие небесное! Она ведь мне доверила с малюткой нянчиться.
За обедом и чаем Лидия Ивановна делилась воспоминаниями.
7
«Я в лесхозе учетчицей работала, все ж таки семилетку еще до войны кончила. А как на пенсию пошла, в школу устроилась уборщицей. Деньги маленькие, так мне Татьяна Николаевна (царство ей небесное!) выхлопотала полставки сторожихи. Я ведь за Толю своего пенсию не получаю, мы с ним расписаться даже не успели в сорок первом. Матери его пришла похоронка, а я и вдовой не считаюсь. У меня на той войне еще отец и два брата погибли. У нашего поколения почти всех женихов поубивали. А вот соседка моя Нина Седых, только на шесть лет меня младше, а судьба-то совсем другая: и замуж вышла, и детей родила, и внуки уже большие. А я, как маму схоронила, осталась одна, как перст.
А Татьяна Николаевна (царствие небесное!) была человек исключительной учености, одних книжек привезла целый чемодан, но к людям очень уважительная. Она одна меня по отчеству называла, все остальные «Лида», да «тетя Лида», а теперь вот – «баба Лида». Жила она здесь, в квартирке при школе, я ей помогала печку топить, ужин готовить. Вечерком вот так сидим, бывало, вдвоем: тут я на табуретке с книжкой про любовь, а тут она за столом сидит, тетрадки проверяет и мне про ошибки рассказывает. Я ее за дочку полюбила, хотя звала по отчеству и на «вы».
Когда Татьяна Николаевна за Сашу-лесника замуж вышла, я очень скучала и все переживала, как она с кордона ходит. Если погода плохая, особенно зимой, когда снег нападает, она оставалась тут, так для меня праздник был. Про Сашу, покойничка, плохого слова не скажу, любил он ее, заботился, уважал очень, потому как тоже был очень грамотный, даже начитанный. И не пил, веришь-нет, ни капельки! Ну, и она его любила, уж так мечтала ему сына родить! А здоровья женского ей не хватало, три раза выкидыш был, а на четвертый раз повезло. Я же ездила за нее свечку ставить Богородице в самый Новосибирск. Может, это помогло, а может, что она год переждала, сил накопила. И только она уверилась, что все хорошо будет, как Саша расшибся, с крыши упал. Да сразу насмерть, мужики утром приехали на подводе с досками, а он уж мертвый. Хорошо, что Татьяна Николаевна при том не была. На похоронах на нее страшно смотреть было, Анна Петровна ее под руку водила, сама тут распоряжалась. Поминки в школьной квартире сделала, я ей помогала. А потом сразу увезла к себе. Конечно, с матерью-то лучше.
И вовсе не надо бы ей приезжать, да нового лесника назначили, передали, чтоб вещи забрали. Мне же про то не докладывали, я и уехала с Ниной за клубникой на дальние луга. Она меня приглашала, чтоб не страшно было в шалаше ночевать. В тот год жарко было, клубника рано поспела. Мы брали, а