Читать интересную книгу "Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд"

думал о том скрюченном дереве, стоящем сейчас в полной темноте. Кат пробудила меня от мечтаний. А как же, иначе и быть не могло: такое милое личико, звонкий голос и непредвзятый ум.

Тем не менее я вспоминаю одно из наших первых свиданий со смешанными чувствами. Мне было шестнадцать, ей семнадцать. Мы сидели на пристенке напротив мясных прилавков и ели жареные каштаны. Она бесконечно говорила, а я слушал, половину пропуская мимо ушей, и где-то упустил нить разговора. Меня заботили, точнее, лучше сказать, снедали собственные мысли. Как только наши взгляды встретились, Кат быстро отвела глаза – опасалась, что я заманю ее в переулок, чтобы поцеловать. Возможно, мои намерения слишком легко считывались. Ее глаза стали огромными, она покраснела и заговорила торопливо и бессвязно.

Кат считала, что мы не сможем быть вместе и что мне следует держаться от нее подальше.

«Мы исповедуем разную веру, Ян».

Вера, вера, как будто все в жизни крутится вокруг нее! Думается мне, особенно задним умом, что главным препятствием была ее мамаша. Конечно, та хотела для дочери лучшего, но каким должно быть это лучшее, умалчивалось. В любом случае я думаю, что безрадостным. Уже тогда мне казалось, что Катарина своим милым и послушным нравом словно заглаживала проступки своего брата, а чрезмерная забота Марии Тинс о дочери восполняла печаль по поводу недостойного сына.

Как только Кат умолкла, я принялся ее переубеждать. Я в состоянии содержать семью, и совершенно ясно, что я для нее – тот самый. Немного подумав, она спросила, хватит ли у меня храбрости.

«Тогда пойдем, я познакомлю тебя с матерью».

Для ясности: по-моему, это ей потребовалось собрать всю свою храбрость, чтобы пригласить меня к себе в дом.

В тот день меня наконец-то привели в тот самый дом на Ауде-Лангендайк. Там была прихожая, внутренняя кухня, летняя кухня, прачечная, лестница туда, лестница сюда – запросто можно заблудиться. Меня подкупили чистота и покой, царящие в доме. К тому же жилище было доверху набито сокровищами – даже в самой маленькой из комнат висели картины, достойные внимательного изучения. Тому, кто здесь жил, чужды были заботы. Тот, кому было дозволено писать здесь картины, уже находился на полпути к высшим сферам.

Ступая по блестящим кафельным плиткам, я вполуха слушал указания Кат.

– Очень важно, чтобы ты произвел хорошее впечатление, – внушала мне она, только вот не припомню, чтобы объясняла, как именно я должен это сделать.

Для знакомства меня провели в гостиную – стены, обшитые дубовыми панелями, высокие потолки с орнаментом. Мать Катарины не потрудилась сделать ни шага мне навстречу, чтобы поприветствовать. Я смиренно проковылял к стулу и был счастлив на него усесться. Не поздоровавшись, Мария Тинс взяла меня в оборот и потребовала назвать семь деяний милосердия. Она говорила, словно мать-настоятельница, которая понимает, какие испытания готовит земное существование, но также знает узкую тропинку, ведущую к спасению. Я, в общем-то, не оплошал, но при каждой моей заминке мать Катарины все выше задирала подбородок и все ниже опускала уголки губ. Обычному смертному пришлось бы долго упражняться, чтобы скроить такую мину, но у моей будущей тещи все выходило само собой.

Правда ли, что я хочу стать художником, сколько лет я обучался и насколько продвинулся. Ей по нраву люди со стремлениями, заявила она, поэтому мне следовало бы завершить последнюю часть шестилетнего обучения в Утрехте, ведь, по ее мнению, только там пишутся произведения искусства, способные остаться в вечности. Она назвала несколько имен, которых я никогда не слышал. Общим у тех художников было то, что все являлись католиками и писали назидательные и пасторальные сюжеты. Приподнятая бровь вопрошала, дошло ли до меня, что от меня требуется. Ее зять – ага, значит, шанс у меня все-таки был! – должен быть человеком с прочным доходом, прочно стоящим на ногах и еще более прочно верующим – разумеется, в ее бога.

После, когда мы с Кат стояли на улице и я приходил в себя после допроса, моя ненаглядная сердито набросилась на меня, говоря, что мне следовало бы выказать побольше благодарности за такую неслыханную благосклонность со стороны ее матери. Ей показалось, что я пререкался, в то время как мне надлежало расспросить, как стать достойным католиком и почтенным членом общества. Всем известно, что в Делфте пути к солидным должностям для этой группы населения закрыты, но Кат лишь сердито отмахнулась в ответ на мое возражение. Ее мать – католичка, но пользуется, без сомнения, глубоким уважением. Я сказал, что ее мать является исключением. Мое замечание только расширило трещинку в наших отношениях. Я посмел добавить, что у ее матери предвзятое отношение к действительности, и глаза Кат полыхнули огнем. Я ожидал небольшого нагоняя, а вызвал целую бурю… не гнева, нет, потому что ее бормотание сменилось всхлипами. Кат не могла совладать со слезами, поэтому развернулась и убежала в дом.

В первый раз я наблюдал, как злость Кат возвращалась к ней и перерождалась в глубокое горе. В первый, но не в последний, и с каждым разом мне становилось все больнее.

В тот момент я вспомнил, что оставил у них в доме свой берет, но постучать в дверь мне и в голову не пришло.

По пути домой – а я сделал большую петлю – я раздумывал, была ли религия истинной причиной. Наверняка Мария Тинс желала для дочери набитого дурака в домашних туфлях и воротничке с оборками, сыплющего банальностями и, конечно, держащего свои страсти в узде, но почему-то в последние два часа эти аспекты не были упомянуты.

Я остановился у воды, наблюдая, как утки ныряют за водорослями, и решил проявить покорность. При каждом разговоре о религии буду поддакивать и талдычить «аминь».

К сожалению, от меня потребовалось больше. Спустя неделю Кат продолжила беседу с того места, на котором мы остановились.

А день так хорошо начинался! Мы договорились встретиться у пушек возле ворот Ватерингсе-Поорт и прогуляться по полю. Нас даже подвез до места крысолов, который расставлял свои ловушки везде и нигде. На перекрестке мы поблагодарили и сошли с повозки. Когда мы остались вдвоем, Кат снова принялась меня честить, словно всю неделю копила упреки.

Она помянула какого-то парня из Схилплаудена как сотую причину, почему нам не суждено быть вместе, и сочла нужным мне сообщить, что целовалась с ним и часто его вспоминает. Я решил, что Кат нарочно причиняет мне боль. Позже она объяснила, что хотела испытать мою любовь на прочность.

После дальнейших расспросов выяснилось, что