такого?
- Ничего! – выкрикнула она в ответ. – Но я хочу, чтобы ты уяснил для себя раз и навсегда одну вещь! Мне не нужны и никогда не были нужны деньги. Ни твои, ни твоей семьи! Ни в каком виде! Даже если тебе не жалко!
- Всё?
- Тебе мало? Ты это десять лет запомнить не можешь. Не все продается и не все покупается.
- Ну ты-то у нас, конечно, эксперт в этом вопросе, - рявкнул Моджеевский и осекся. Не ссориться явился, но Юлька и камень доведет. Зло сдернул с лица очки и выругался: – Черт! Ладно! Доставлю тебе сегодня удовольствие и уеду. Но можешь пять минут поговорить спокойно?
- Что ты хочешь? – враз сдувшись, устало спросила она.
- У тебя все в порядке? Никто не достает… – он пробежал глазами по ее лицу, поправил чуть съехавшую набок шапку и усмехнулся: - Кроме меня?
Юлька тоже усмехнулась. Сейчас они были так близко друг к другу, как не были бесконечно давно. И ей хотелось либо сбежать на край света, либо чтобы он, в конце концов, обнял ее. И в этом она тоже признавалась себе впервые.
- Да кому я нужна, чтоб меня трогали, - хрипловато ответила она.
- Ну я же задалбываю, - усмехнулся он, и во избежание нового взрыва ее возмущения, быстро сказал: - У меня просьба. Если к тебе заявится моя мать, пожалуйста, скажи мне. Не воюй с ней в одиночку.
- Богдан... – Юлька посмотрела прямо в его глаза. Голубые-голубые, куда ярче этого неба над их головами. – Я уже давно научилась сама себя защищать. Того, что было, уже не будет, если тебя это тревожит. Актуальность утрачена.
Значит, сама. Это резануло слух особенно. Он перевел дыхание.
- Ты с ней не справишься одна. Ее фантазия безгранична.
- Ты меня сейчас мало знаешь, - чуть охрипшим голосом ответила она. – А я – тебя. Почти не знаю.
Его руки легли ей на плечи. Он склонил голову и негромко прошептал:
- Я знаю главное – ты все такая же упрямая и все так же обожаешь спорить.
Опалив Юлину щеку своим дыханием, Богдан прижался горячими губами к ее губам, и вся она оказалась в крепком объятии его рук. И даже не успела трепыхнуться. А потом и не захотела.
Наверное, это страшно, когда сбывается мечта, которая не должна сбываться. Но в ту секунду, когда Юля чувствовала их касание – кожи к коже, не боялась ни капли. Только в висках настойчиво стучало – он обнял. Он все-таки обнял ее, будто бы влез в голову и увидел ее единственное настоящее желание. Секунду. Ту секунду она так и прожила – осознавая себя в его руках, как в единственном на свете безопасном месте, в котором должна быть. А потом шевельнула губами, раскрываясь ему навстречу и пуская в себя.
Чувство нереальности происходящего томительно отдавалось под ребрами, шумело кровью в ушах, и было плевать, разверзнись сейчас земля под их ногами. Она в его руках, целует его в ответ – за один этот случившийся миг он продаст душу дьяволу, так давно этого хотел! Сжимая ее все крепче, Богдан отчаянно, до боли целовал свою Юльку и не давал ни мгновения передышки.
А когда ей стало не хватать дыхания, она негромко всхлипнула и вспомнила.
Всего лишь еще одна секунда. А она всхлипнула и вспомнила. Почему не должна. Почему неправильно. Почему так непередаваемо больно.
Задыхаясь, Юля извернулась, уперлась руками в его грудь и попыталась оттолкнуть, одновременно отворачивая лицо.
Он не позволял. Удерживал в своих руках, безнадежно оттягивая неминуемое. Прижался щекой к Юлиной макушке, шерсть шапки неприятно царапала кожу, но Богдан чувствовал лишь ее тело – сейчас напряженное и сопротивляющееся ему.
- Перестань! – выкрикнула она, наконец окончательно нарушив то, что еще у него оставалось. – Богдан, прекрати!
- Нет! – зло выдохнул он.
- Хватит! Я не хочу!
- Чего не хочешь? – он заглянул ей в глаза. – Ну! Скажи! Чего ты не хочешь?
- Тебя. Тебя! Не хочу!
- Я бы мог спросить почему, но избавлю тебя от вранья.
- Дурак! – взорвалась Юлька и, приложив все силы, какие у нее только были, в конце концов, отпихнула его, отскочив на спасительное расстояние в два шага. – Хватит! Ты же знаешь! Ты знаешь! У меня Дима, Андрей. У нас семья, у нас все хорошо. Я их люблю! Зачем ты меня трогаешь? Ты же сам… сам говорил, что не претендуешь!
- Ты тоже много чего говоришь, - хмыкнул Богдан с кривой усмешкой, заставляя себя оставаться на месте.
Юлька, все еще тяжело дыша, только охнула в ответ. И рванула к Первой, еще больше увеличивая расстояние. А когда схватила лошадь за поводья, выкрикнула:
- Как был мудаком, так и остался!
- А я вообще сторонник постоянства! – не остался в долгу Моджеевский. – В отличие от тебя.
- Знаешь что?
- Ну поведай мне свое знание!
Юлька фыркнула и в два счета оказалась в седле.
- Оставь меня в покое! И ходи мимо моего магазина! – проорала она.
- Осторожнее!
- Но! – крикнула Юлька Первой, коснулась ногами крупа и дернула за поводья, пустив лошадь вскачь. А пролетая мимо Богдана выдала напоследок: - Не трогай меня!
- Лошадь пожалей! – кинул он ей вслед.
На это она ничего не ответила. Она стремглав мчалась вдоль реки до тех пор, пока не скрылась за излучиной, свернув на лесную дорогу. И еще через мгновение только солнечные блики, затерявшиеся в ветвях деревьев, напоминали о том, что только что она была здесь. И еще речка. Она как-то совершенно по-особенному шумела.
... пробравшись до самой сердцевины
***
Она бы с удовольствием пожалела себя, как загнанную лошадь, если бы не злилась так сильно. А с ее точки зрения, злость исключает загнанность. Потому что ты либо злишься и что-то делаешь, либо лежишь на земле и не можешь нихрена. В чем основа ее злости, она, впрочем, и сама не знала, но зато знала наверняка, что корнями та вросла в нее, пробравшись до самой сердцевины. До абсолютной концентрации ее сущности. Туда, где Юлии Малич больше всего в самом чистом виде.
Этой самой злости были посвящены все оставшиеся субботние часы и полностью воскресенье. К ней же,