Молоденький служка отшельника Фаня, встречавший гостей у ворот, смотрел во все глаза на высокого господина с громоподобным голосом и его худощавого друга, одетого в простое платье и подпоясанного обычным матерчатым поясом. Высокий господин казался похожим на вожака лесных разбойников, наводящих ужас на проезжих купцов, или на странствующего мага с гадательными принадлежностями в котомке, а его друг напоминал бедного ученого, ютящегося под дырявой крышей: именно такие люди чаще всего навещали хозяина дома. И странное дело, отшельник Фань находил с ними общий язык гораздо легче, чем с добропорядочными городскими обывателями, важными чиновниками и генералами. Он принимал их со всем радушием, подолгу беседовал с ними, угощал чаем, заваренным на воде чистейших горных источников, и показывал свои книги. Вот и сейчас, напоив и накормив гостей, хозяин достал томик Цюй Юаня, и они стали читать вслух «Гимн мандариновому дереву». «Я любуюсь тобой, мандариновым деревом гордым...» - декламировал отшельник Фань, а гости отбивали такт ручками вееров, покачивали головами и вздыхали, словно бы сравнивая самих себя со стойким мандарином, которому не страшны осенние ветры и зимняя стужа. Стихи, написанные десять веков назад, казались рожденными сейчас, в эти минуты, и великий Цюй Юань словно был рядом: обернись, и увидишь его сидящим на Циновке, с локтем, упирающимся в фарфоровый подлокотник, с кистью, готовой опуститься на золотистый шелк.
Древние говорили, что в стихах воплощена душа их создателя, вот и чтение отшельника Фаня словно бы доносило веяние мятежной души одного из первых китайских поэтов...
Чтение продолжалось до вечера, и вот уже женщины с корзинами белья вышли к реке, расстелили белье на плоских голышах и стали колотить по нему вальками - этот звук далеко разносился в вечерней тишине. Края облаков, окрашенные светом заря, постепенно темнели, становились лиловыми, лазоревыми, фиолетовыми, и с гор веяло холодом. Гости попрощались с хозяином, и молоденький служка зажег свечу, чтобы проводить их до города. Ночные мотыльки летели на пламя свечи, отбрасывая огромные тени, похожие на призрачных птиц. Мальчик закрывал пламя ладонью и, идя впереди гостей, предупреждал их, если на дороге попадался камень или сухая ветка, но высокий господин смеялся в ответ на эти предосторожности и то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что видит в темноте не хуже летучей мыши. И действительно, он ни разу не споткнулся и не оступился поддерживая за локоть своего друга и успевая смотреть на темнеющие вдали горы и редкие звезды, мелькавшие в просветах облаков. Когда впереди показались городские стены, высокий господин отправил служку домой. Холодный ветер подул сильнее, и вокруг зашелестела сухая трава, качнулись голые ветки деревьев, и в небо поднялась стая галок. «Я любуюсь тобой, мандариновым деревом гордым...» - снова вспомнил высокий господин, а его спутник, словно бы отгадывая мысли друга, ответил стихами, сочиненными здесь же, у Каменных Врат:
Снова осень пришла. Нас по жизни несет,словно ветром степную траву.Не сумели целебный добыть эликсир -да простит нас мудрейший святой!Разудалые песни поем на пирах -так впустую и кончатся дни.Мы горды и свободны, но чем знаменитодинокий и гордый герой?..(«Преподношу Ли Бо»)
Чем знаменит? Чем прославился? Что совершил в жизни? Эти вопросы не переставал задавать себе Ду Фу, пируя с друзьями и навещая горных отшельников.
Иногда ему становилось особенно горько при мысли, что ему уже за тридцать, а еще ничего не достигнуто и дни проходят впустую, словно отражение луны в речной воде. Ду Фу приходилось видеть, как обезьяна, держась за ветку прибрежной ивы, пытается поймать ускользающее лунное отражение, - вот и человек, не нашедший себя в жизни, похож на такую обезьяну. Зачерпнет пригоршню воды, разожмет пальцы, а в руке - пусто.
Поистине счастливыми казались Ду Фу те буддийские монахи, для которых пустота была полна сокровенного смысла, но его преследовало гнетущее чувство самой обычной - не даосской - жизненной пустоты. Он не отваживался пойти путем Ли Бо, хотя его увлекали поиски даосского эликсира и целебных трав, но он не стал и настоящим деятельным конфуцианцем. Кто же он тогда? Поселился в деревенской глуши, в тишине «садов и полей», но вместо уединенных размышлений и отшельнического поста участвует в пирах и увеселительных поездках в горы. Нигде не служит, но и не странствует с посохом и заплечной котомкой по лесистым склонам гор. Надо наконец сделать выбор: чиновник или отшельник? И Ду Фу, верный заветам Конфуция и традициям своего древнего рода, делает свой выбор. Тогда же, осенью 745 года, он принимает решение отправиться в столицу Чанъаиь и снова устроиться на службу. Ля Бо, который тоже готовится в дорогу, провожает своего друга. В стихах, посвященных Ду Фу, он пишет:
Когда нам сновабудет сужденоПодняться над озорноюводой?Когда же вновьу Каменных ВоротВином наполнимкубок золотой?Стихают волнына реке Сышуй,Сверкает мореу горы Цзулай.Пока не разлучиланас судьба,Вином полнеечарку наливай.(На востоке области Луцзюнъ, у Каменных Врат, провожаю Ду Фу)
В Чанъани Ду Фу встречает зима: на черепице крыш блестит иней, летят крупные хлопья снега, и каменные ступени храмов покрывает тонкий лед. Холодно. Все кажется по-зимнему чужим и неприветливым, даже знакомые улицы и перекрестки. Сколько ни бродит по ним Ду Фу, он никак не может освоиться с положением столичного жителя. Воспоминания уносят его назад, к Каменным Вратам, где он простился с Ли Бо. В один из зимних дней он пишет:
Все замерло в доме.Один среди множества книгВсю ночь до рассветаЯ думаю только о вас.Всю ночь повторяюбессмертные строфы Ли Бо.Иль в книгах ищуо возвышенной дружбе рассказ......В худой одежонкесогреться никак не могу.Целебное снадобьедруг мой никак не найдет.Как жаль, что нельзямне сейчас же уехать к Ли БоИ с ним поселитьсяу старых Оленьих Ворот.(«В зимний день думаю о Ли Бо»)
Ли Бо из далекого городка Шацю отвечает:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});