Читать интересную книгу Свадьбы - Лидия Вакуловская

— Большая потеря крови. Но сердце поразительно крепкое. Иначе все кончилось бы на пути в больницу.

Тарас Тарасович вплотную подошел к операционному столу, на котором возвышалось покрытое белым квадратное, без ног тело, приподнял край простыни. Женщине было лет тридцать. К счастью, он ее не знал.

— Увезите, — сказал Пирей санитаркам, когда Тарас Тарасович опустил край простыни.

Санитарки покатили к операционному столу узкий металлический столик на колесиках, собираясь переложить на него тело умершей. И как раз в эту минуту Редьке пришла чудовищная мысль. Правда, она явилась ему не сразу, а как бы родилась из нескольких мыслей, наплывавших толчками. Сперва к нему, будто запоздалое эхо, донеслись слова Пирея: «Но се-е-ердце по-ра-зи-тельно кре-епкое!..» И еще раз, но уже в более напористом звучании: «Но серр-рдце порр-ра-зительно крр-репкое!..» Потом в его мозгу мгновенно прочертилась огненная линия и соединила три засветившиеся точки: операционный стол, южную оконечность Африки вместе с городом Кейптауном и палату, где лежала теща Максименко, Степанида Сидоровна Перебейкопыто. И Тарас Тарасович тут же решил: пересадка сердца! Да, да! Не сумев спасти одну женщину, он спасет ее сердцем жизнь другой! Если смог доктор Бернард, то сможет и он! У них не какая-нибудь сельская больничка, а нормальная городская больница, с нормальным оборудованием и даже с аппаратом «сердце-легкое», и с опытным специалистом при нем, присланным на днях из Чернигова…

Тарас Тарасович жестом полководца остановил санитарок, снимавших со стола труп стрелочницы.

— Оставьте, — сказал он им. Затем громко и четко произнес: — Сегодня, коллеги, мы с вами впервые в нашем районе сделаем трансплантацию сердца!

Он усмехнулся, увидев, как у его коллег, не исключая и хирурга Пирея, полезли на лоб глаза.

— Да-да-да! Либо мы сегодня же спасем больную из первой палаты Перебейкопыто, либо завтра мы потеряем и ее! — снова раздельно и четко сказал он.

Желая что-то произнести, хирург Пирей начал медленно раскрывать рот и раскрыл его так широко, что уже ничего не мог произнести. Но Тарас Тарасович, привыкший угадывать мысли своего ассистента, все понял.

— Я понял вас, Костя, — сказал он ему. — Я сейчас же вызову хирурга Слепня и хирурга Груздя из железнодорожной больницы, они нам помогут. Оставайтесь в операционной и ждите моих распоряжений. Я постараюсь немедленно уладить все формальности.

С тем он быстро вышел из операционной, и снова его передернуло от дверного скрипа. Врачи, сестры и санитарки, дожидавшиеся за дверью исхода операции, прервали свои пустые разговоры, и все лица обратились к нему.

— Друзья, сегодня в нашей больнице свершится величайшее событие! — сказал он им торжественным голосом. — Мы возьмем здоровое сердце и пересадим его умирающей Перебейкопыто из первой палаты.

И снова он увидел, как у всех полезли на лоб глаза, а Мира Яковлевна схватилась рукой за грудь, точно он собирался взять для Степаниды Сидоровны ее сердце. Не дав никому опомниться, Тарас Тарасович тут же стал отдавать распоряжения: велел тотчас же послать за хирургами Слепней и Груздем, а также за родственниками умершей стрелочницы. Узнав, что муж покойной находится в вестибюле и не знает о смерти жены, Тарас Тарасович как был в стерильных чулках, в стерильном халате и с марлевой повязкой на лице, выбежал в коридор.

В тускло освещенном вестибюле возле кадки с фикусом сидел мужчина в железнодорожной форме, низко нагнув голову и обхватив ее растопыренными пальцами. Тарас Тарасович, неслышно ступая мягкими чулками по кафелю, подошел к нему, взял его под руку и повел в свой кабинет. Сообщив тяжелую для него весть, Тарас Тарасович сразу же и с большим возбуждением стал говорить ему о той гуманной миссии, какую он совершит, если не станет препятствовать тому, чтобы здоровое сердце его покойной жены забилось в груди другой женщины.

Ровно в ту же минуту убитый горем железнодорожник дал письменное согласие. Ровно через несколько минут, распорядившись предварительно, чтоб хирург Пирей начинал свое дело, Тарас Тарасович, а с ним Мира Яковлевна и прибывшая на подмогу врач-окулист вошли в первую палату. Возле Степаниды Сидоровны дежурила ночная сестра с кислородной подушкой. Глаза у Степаниды Сидоровны совсем ввалились, нос заострился и стал прозрачным, губы на синюшном лице казались угольно-черными. Слабо постанывая, Степанида Сидоровна с трудом втягивала в себя маленькими глотками кислород из подушки, и было ясно, что жизнь покидает ее. Но здравый рассудок еще жил в ней, она поняла, что предлагает ей Редька, и, поняв, невнятно прошептала:

— Одинаково мне… Выкидывайте его…

Мира Яковлевна быстро написала на чистом листе бумаги все, что следовало написать, и Степанида Сидоровна слабой рукой, так что все буквы пошли враскос, подписала бумагу.

Ровно еще через несколько минут, распорядившись предварительно, чтоб Степаниду Сидоровну везли в операционную, но не в ту, где работал сейчас Пирей, а в более просторную, где стоял аппарат «сердце-легкое», Тарас Тарасович вошел к себе в кабинет, проворная санитарка, голубоглазая Настенька, неделю назад поступившая к ним на работу, внесла ему два стакана крепко заваренного чаю. В это время в кабинет разом вошли запыхавшиеся и еще заспанные хирурги — пожилой Слепня, с блеском делавший операции на легких, и хирург Груздь, тоже пожилой, отличный реаниматор, спасший немало людей, у которых наступила клиническая смерть.

Узнав от Тараса Тарасовича суть дела, оба они удивились и поразились не меньше, чем его коллеги по больнице.

— Позвольте, но это… то есть, я даже не придумаю, что сказать!.. — оправившись от первого шока, басом прогудел Слепня. — Подобное… то есть, нечто такое… почти из области фантастики!

— Как вам пришло в голову, Тарас Тарасович? — сказал в свою очередь Груздь, после того как оправился от шока. — Ведь… ведь ваша больная Перебейкопыто элементарно не подготовлена к операции. Подобных больных готовят месяцами… Ну, неделями, на худой конец…

— Коллеги, — сказал им Тарас Тарасович, допив свой чай вприкуску с колотым рафинадом. — У меня нет не только месяца, нет даже дня для такой подготовки. Завтра, в крайнем случае послезавтра мне уже некого будет готовить, а сердце стрелочницы я не могу сберечь, ибо не располагаю средствами для консервации. Речь идет только о прямой пересадке: взяли — пересадили! Вас я призвал, рассчитывая на вашу братскую помощь. Но если… если вы отказываетесь… Что ж, принудить вас я не волен. А жаль, крайне жаль…

— Да нет же! В принципе пока я не сказал ни «да», ни «нет», — прогудел басом Слепня. — Позвольте хотя бы обдумать… И потом… Как же несовместимость тканей?..

— Я все беру на себя! — твердо заверил его Тарас Тарасович.

— Нет, нет!.. Лично мне тоже необходимо собраться с мыслями, — сказал Груздь. — Ведь речь идет не о том, чтобы вывести человека из состояния кома[1]. Все гораздо сложнее…

— Коллеги, — ответил им Тарас Тарасович. — У нас нет времени на размышления. Слышите?.. — Он указал на книжную полку, где стоял миниатюрный будильничек. Будильничек в это время зашипел точно так же, как дома у Тараса Тарасовича шипели стенные часы, и стал отбивать мелодичные кошачьи удары. — Вы слышали три удара. Ровно через несколько минут я начну вскрывать грудную клетку больной Перебейкопыто. Иного выхода у меня нет. Прошу извинить, что обеспокоил вас. Что ж, постараюсь обойтись своей гвардией… Спокойной ночи, — заключил он и направился к двери.

— Я согласен! — выдохнул хирург Слепня.

— Я тоже! — решительно сказал хирург Груздь.

— Очень рад. — Тарас Тарасович благодарно наклонил голову и открыл дверь в коридор.

Когда входили в просторную операционную, где уже все было готово: на столе лежала усыпленная наркозом Степанида Сидоровна и работал аппарат «сердце-легкое», Тараса Тарасовича вновь со страшной силой полоснул по нервам острый скрип двери.

— Мерзавец! — зло сказал Тарас Тарасович, адресуясь к бездельнику завхозу. И, вспомнив, что видел его вечером под ручку с женой, добавил: — Гуляка чертов!

Все обернулись к нему, стараясь понять, кого из них он имеет в виду и чем он рассержен, а хирург Слепня и хирург Груздь выразительно переглянулись, показав друг другу глазами, что такое начало операции им не по душе. Но и во время операции протяжно-нудное скрипенье двери отвлекало и раздражало Тараса Тарасовича. В конце концов, когда выходившая из операционной Мира Яковлевна вновь вернулась к столу, он не выдержал и гневно крикнул ей:

— Прекратите туда-сюда шлендать! Кто вышел — запрещаю возвращаться! Иначе — все вон!..

В остальном же операция шла превосходно. Никакой усталости Тарас Тарасович не чувствовал, даже напряжения особого не испытывал. Когда он долго стоял у стола, Слепня сменял его, затем он сменял Слепню. Ассистировал им Груздь, потом к нему подключился освободившийся Пирей, не пожелавший отдыхать, закончив свое дело в соседней операционной. Как никогда, Тарас Тарасович оперировал с великим вдохновением. И все работали с вдохновением: одни у стола, другие — за сложными аппаратами. Тарас Тарасович держал в своих руках отсеченное сердце, вынутое из груди Степаниды Сидоровны Перебейкопыто. Оно было дряблое, вымочаленное и непомерно расширенное, то есть деформированное. Оно вконец сработалось и не желало больше перегонять кровь по телу крикливой Степаниды Сидоровны и служить ее вредному характеру. И другое сердце держал он в руках — упругое, мускулистое, готовое к длительной и выносливой работе. И это сердце, эту чудесную машину жизни он с наслаждением, задыхаясь и обливаясь счастливым потом, который то и дело промокала салфетками с его лба и щек, потому что руки у него были заняты, сестра Анечка, тоже из новеньких, — это сердце он вложил в разъятую грудь Степаниды Сидоровны, и начался самый ответственный этап операции: сшивание сосудов.