Читать интересную книгу Свадьбы - Лидия Вакуловская

Первая комиссия отметила неудовлетворительное санитарное состояние больницы, с чем Тарас Тарасович абсолютно не согласился, ибо в это время в больнице шел ремонт, в палатах была скученность и об идеальном санитарном состоянии не могло быть речи. Вторая комиссия обнаружила большую текучесть кадров младшего медперсонала и вменила это в вину Тарасу Тарасовичу, хотя кадрами он не ведал, а ведал ими главврач, невропатолог по профессии, который в то время только-только отбыл на курсы усовершенствования, оставив на три месяца на него больницу. Третья комиссия чистотой и кадрами не интересовалась, а расположившись в больничном садике, за дощатым столом, где обычно выздоравливающие забивали «козла», вызывала к себе врачей, сестер и санитарок и о чем-то беседовала с ними под тенью акации на свежем воздухе. Врачи, сестры и санитарки тут же посвятили в суть своих бесед Тараса Тарасовича, и ему стало ясно, что комиссия желает уличить его — о, ужас! — во взятках. Комиссия интересовалась, требует ли Тарас Тарасович от своих пациентов некую мзду за свой труд, и если не требует прямо, то, возможно, в форме намеков. Интересовалась, как он относится к всевозможным подношениям со стороны больных и в чем эти подношения выражаются.

Узнав об этом, Тарас Тарасович крайне разнервничался, отменил в тот день операцию, а на другой день, когда комиссия явилась в садик и уселась за тот же столик под акацией, намереваясь продолжить работу, Тарас Тарасович, увидев комиссию из окна своего кабинета, вышел в садик и лично сам выгнал вон за ворота комиссию, состоявшую из двух неизвестных ему мужчин и одной, тоже неизвестной ему женщины в очках. Потому что он никогда ничего не требовал от своих больных: ни намеками, ни полунамеками. Но когда женщина, которой он, допустим, вправил грыжу и давно забыл об этом, когда эта женщина, спустя год или полгода, вдруг является к нему домой, разузнав у кого-то, где он живет, приносит полную корзину отборной, только что снятой с куста черной смородины и просит принять смородину, он не может выгнать эту женщину за калитку и швырнуть ей вслед корзину с ягодой. Тарас Тарасович считал, что, поступи он так, он обидит человека. А потому и не отказывался от таких вот подношений, не видя в них ничего плохого. Плохость в этом видел его сосед, член комитета народного контроля райисполкома Петр Петрович Максименко и, видя ее, направлял на него комиссии. После первой комиссии, встретив его на улице, Петр Петрович Максименко сказал ему:

— Не ожидал, Тарас Тарасович, что в больнице санитария не в порядке. Акт вы, правда, не подписали, но все-таки надо исправлять положение.

Тарас Тарасович тут же стал твердить о ремонте, препятствующем надлежащей чистоте.

После второй комиссии, встретив его на улице, Петр Петрович сказал ему:

— Что ж это у вас, Тарас Тарасович, с кадрами непорядок? Так мы с вами далеко зайдем.

И опять Тарас Тарасович принялся доказывать, что не имеет к кадрам никакого отношения, а лишь по нужде, потому что некому, замещает главврача.

После третьей комиссии, встретив его на улице (это было за два дня до того, как тещу Петра Петровича привезли на «неотложке» в больницу), Петр Петрович сказал ему:

— Да, товарищ Редька, такое дело никуда не годится. Комиссию выгнали, людей оскорбили… Будем слушать вас на исполкоме. По всем параграфам заслушаем. Так что готовьтесь.

Сегодня они тоже встретились на улице, вернее, у ресторана с неофициальным названием «Женские слезы», но сегодня говорили только о предстоящей смерти Степаниды Сидоровны Перебейкопыто…

Тарас Тарасович неподвижно лежал на диване и думал свою думу. Лицо его закрывала газета, чуть шевелившаяся от его глубокого, мерного дыхания. Горела настольная лампа под зеленым стеклом абажура, потикивали стенные часы, отсчитывая вечные секунды, а Тарас Тарасович лежал и думал, думал, думал… Вот он, Тарас Тарасович Редька… А там, за забором, он, Петр Петрович Максименко… начальник «Межрайколхозстроя»… И что бы такое сделать?.. Такое сделать… сделать что-нибудь такое, чтоб дать крепкий щелчок по носу соседу Петру Петровичу?.. Но что именно сделать, Тарас Тарасович никак не мог придумать. Он до боли напрягал мысли, даже сосредоточенно сопел под газетой, но ничего дельного не шло ему на ум.

Было уже поздно: часы, кажется, пробили два ночи. Тарас Тарасович, кажется, подумал, что ему пора раздеться, погасить надоевший свет и перебраться с дивана на постель, под одеяло. Но вдруг послышался звонок. Сперва ему показалось, что это вновь с кошачьим шипеньем бьют часы. Но потом он наконец сообразил, что это не часы, а телефон. Он медленно поднялся с дивана и медленно, как бы паря по воздуху, пошел к телефону с нехорошим предчувствием, что звонят из больницы, а раз ночью, значит — что-то случилось.

Говорила дежурный врач Мира Яковлевна. В больницу доставлена в тяжелом состоянии станционная стрелочница. Четверть часа назад она по неосторожности попала под прибывавший поезд. Отрезаны обе ноги и поврежден череп. Они пытаются остановить кровотечение. Мира Яковлевна, обычно сдержанная, обладавшая феноменальным спокойствием, дышала в трубку, как паровоз, и голос у нее дрожал. Видимо, стрелочница была ее знакомая, а для врача нет ничего хуже, нежели оперировать знакомых, а тем более видеть их смерть…

— Немедленно на стол! — приказал Тарас Тарасович, не дослушав Миру Яковлевну. — Готовьте к операции. Вызовите операционную сестру… Нет, нет, не Лесю, а Марину, она более расторопна. Пошлите за всеми, кто необходим. Ассистировать будет Пирей. Я выхожу…

Спустя совсем короткое время Тарас Тарасович Редька бежал по неосвещенной улице, цепляясь носками туфель за неровности выщербленного тротуара, к центральной площади. Луна упряталась в тучах и бежать в темноте было чрезвычайно трудно. Он будто все время натыкался на темную и твердую воздушную стену и ему, как пловцу, приходилось раздвигать ее руками. Но вскоре он свернул на параллельную улицу, где светили фонари, и ускорил бег.

На площади гуляющих уже не было. Лишь один милиционер Верба одиноко дремал на скамье у входа в сквер, надвинув на глаза фуражку с лакированным козырьком. Услыхав тяжелый топот бегущих ног, Верба мгновенно проснулся и подскочил со скамьи, готовый к любой неожиданности. Грузный, тяжело дышавший Тарас Тарасович, пробегая мимо Вербы, резко взмахнул рукой, предупреждая тем самым Вербу, чтоб тот не вздумал его останавливать, и скрылся в скверике, ошеломив своим появлением Вербу и заставив его застыть на месте с открытым ртом. В скверике, погруженном после танцев в глухое молчание, бежавший и громко сопевший Тарас Тарасович вспугнул несколько целующихся парочек, которых совершенно не заметил под деревьями.

В таком взъерошенном, полурастрепанном виде Тарас Тарасович вбежал в больницу, где его уже ждал едва ли не весь персонал, созванный в срочном порядке Мирой Яковлевной. Врачи, санитарки и сестры расступились перед ним, пропуская к раковине мыть руки. Тарас Тарасович недоуменно приподнял брови, не увидев среди них своего ассистента, молодого хирурга Пирея. Мира Яковлевна без слов поняла его и молча указала рукой на широкую белую дверь в операционную. Он тоже молча кивнул, поняв, что пострадавшая уже на столе и Пирей начал операцию.

Облаченный во все стерильное, Тарас Тарасович, входя в операционную, неожиданно весь передернулся и чертыхнулся — так хлестнул его по нервам тягучий и визгливый скрип двери.

«Ну, покажу я этому прохвосту!» — подумал он о завхозе и еще раз передернулся, когда дверь закрывалась.

И тот же час забыл об этой мелочи. По лицам находившихся в операционной, по тому, как Пирей стоял в стороне от операционного стола, потому что у хирургической сестры Марины были опущены руки, он понял, что опоздал.

— Когда? — глухо спросил он сквозь марлевую повязку.

— Две минуты назад, — услышал он голос Марины.

А хирург Пирей сдавленным голосом объяснил:

— Большая потеря крови. Но сердце поразительно крепкое. Иначе все кончилось бы на пути в больницу.

Тарас Тарасович вплотную подошел к операционному столу, на котором возвышалось покрытое белым квадратное, без ног тело, приподнял край простыни. Женщине было лет тридцать. К счастью, он ее не знал.

— Увезите, — сказал Пирей санитаркам, когда Тарас Тарасович опустил край простыни.

Санитарки покатили к операционному столу узкий металлический столик на колесиках, собираясь переложить на него тело умершей. И как раз в эту минуту Редьке пришла чудовищная мысль. Правда, она явилась ему не сразу, а как бы родилась из нескольких мыслей, наплывавших толчками. Сперва к нему, будто запоздалое эхо, донеслись слова Пирея: «Но се-е-ердце по-ра-зи-тельно кре-епкое!..» И еще раз, но уже в более напористом звучании: «Но серр-рдце порр-ра-зительно крр-репкое!..» Потом в его мозгу мгновенно прочертилась огненная линия и соединила три засветившиеся точки: операционный стол, южную оконечность Африки вместе с городом Кейптауном и палату, где лежала теща Максименко, Степанида Сидоровна Перебейкопыто. И Тарас Тарасович тут же решил: пересадка сердца! Да, да! Не сумев спасти одну женщину, он спасет ее сердцем жизнь другой! Если смог доктор Бернард, то сможет и он! У них не какая-нибудь сельская больничка, а нормальная городская больница, с нормальным оборудованием и даже с аппаратом «сердце-легкое», и с опытным специалистом при нем, присланным на днях из Чернигова…