Читать интересную книгу "Попаданка с квартирой приключений не ищет - Ева Добринская"

понимала, что военный военному рознь. Я только читала и слышала, что семьи военных скитаются по гарнизонам, в общем, живут там, куда занесет мужа служба.

Как раз таки это не пугало. У меня самой семья была абсолютно цивильная, но — как говаривал папа: «У нас семейка — жопа к лавке не примерзнет» — с детства, сколько себя помнила, мы все время куда-то переезжали.

Сначала жили в Алма-Ата. Я там и родилась. Потом в какой-то момент родители исчезли, а я осталась с бабушкой. Потом родители перевезли меня в городок среди голой, ровной, как стол, степи — «почтовый ящик» от Средмаша. Там я пошла в школу.

Потом исчезла мама, слала телеграммы, сообщая, что скоро приедет. Отец чуть ли не по потолку бегал и непонятно на что ругался: «Скоро — понятие растяжимое». Повзрослев, поняла, что так бесило отца. Действительно, когда ждешь, скоро — понятие растяжимое. Вместо очередной телеграммы появилась мама.

Родители погрузили весь наш скарб в контейнер, меня оставили дома одну — впервые — и поехали следом за машиной, которую вела почему-то постоянно пьяная казашка. Мама рассказывала, что грузовую машину по степному бездорожью, по едва видимой колее мотало так, что дверцы контейнера периодически распахивались, грозя вывалить вещи на дорогу. Отцу приходилось обгонять грузовик, рискуя засесть в солончаках, чтобы остановить пьянчужку, запереть контейнер и ехать дальше. В общем родители натерпелись, пока доехали до Фрунзе, чтобы сдать контейнер на железнодорожной станции и отправить по месту нового жительства.

Через несколько дней родители вернулись, погрузили остатки вещей в наш «Москвич», и вслед за вещами мы отправились через полстраны в Калугу.

Еще через пару лет переехали в подмосковный Пущин. Там я и окончила школу. Потом маме предложили работу в Москве. Сначала она ездила каждый день на работу из Пущина, но, ясное дело, это было утомительно. И опять вся семья перебралась. На этот раз в Москву.

Родители совершали все переезды с каким-то тихим азартом. Меня никогда не спрашивали: может, мне жаль оставлять насиженное место, школу, класс, подруг. Хотя я погрешила бы против истины, если бы сказала, что жалею о предыдущем месте жительства. Моя первая и самая любимая подруга осталась в «почтовом ящике», но кто меня — восьмилетнюю — спрашивал, чего я хочу.

И нельзя сказать, что я очень остро переживала разлуку, но, тем не менее, в новых местах проживания таких закадычных подруг уже не было, поэтому я переезжала в новые края с полным пофигизмом. С Ленкой я подружилась в последней школе уже в Москве, но сроднились мы с ней только после окончания института, когда она попала в сложную ситуацию, и я помогла ей выбраться.

Так что связывая свою жизнь с Мироном, я готова была ехать хоть к черту на кулички. Но кочевать не пришлось. Мирон привез меня в Москву и поселил в своей роскошной квартире, доставшейся ему от деда, на Фрунзенской набережной в генеральском доме. У него часто менялось место службы. Называлось это командировками, иногда они были длительными. Только Мирон меня с собой никогда не звал.

И ненавидела эти командировки я еще и потому, что с его отъездом моя жизнь делилась надвое: на обычную дневную, когда я проживала день с детьми, со своим фрилансом, домашними делами и прочими хлопотами, и на ночную, когда мне снились командировки Мирона. Иногда это были пугающие сны. Объяснить, почему эти сны мне снятся, даже себе было невозможно, поэтому я никому об этом не рассказывала. Хранила в тайне и от Мирона.

Вернувшегося Мирона я не встречала упреками: «Тебе обязательно было выходить из машины?» Или: «Какого черта ты полез на эту пальму?» Смерть Мирона я тоже видела во сне. Просто не поверила.

* * *

Весть о гибели Мирона не сразу проросла во мне. Сначала мне позвонили. Потом подъехали его сослуживцы. Я собрала на стол, угостила. Помянули. Все делала на автомате. Сама же замерла внутри. И про себя, а иногда вслух только повторяла: «Не может быть! Этого не может быть!»

Хоронили в закрытом гробу. И, как я ни уговаривала и ни убеждала, что нервы у меня крепкие, меня не послушали и увидеть его не дали.

Я даже высказала, что, может, это и не он, пока не увижу, не поверю.

— Он это, Евдокия Алексеевна. Без сомнения, это — он, голубушка, поверьте! — бубнил важный генерал, имени которого я не запомнила.

Похороны, всю официальную часть и общественные поминки я просмотрела как документальное кино. Слез не было. Говорить я не могла. Есть-пить тоже.

А потом я пришла домой, сгрузила тете Тане сумку еды, оставшейся с поминок, которую привезли вместе со мной и занесли в квартиру. Проводила ее. Это был первый раз, когда я попросила тетю Таню посидеть с детьми. Передо мной стоял вопрос, как объяснить детям, что папа больше не придет. Как это объяснить самой себе?!

Лето только начиналось, но было не по времени очень жарко. Спали мы с открытыми окнам в спальнях и открытой балконной дверью в гостиной.

Ночи были короткими и светлыми, почти как в Питере. За окнами в густом теплом воздухе захлебывались бесконечными высвистами соловьи.

И вот эти соловьиные трели пробили мою броню. Меня скрючило от боли, рванувшей в этот пролом. Слез не было. Я просто утробно, надсадно выла, уткнувшись в одну подушку и накрывшись второй, чтобы меня не услышали дети. С трудом поднялась с кровати, по стенке выбралась из спальни. Разогнуться от разрывающей боли я не могла. И не сразу поняла, что боль рвет не только душу, но и живот жжет словно раскаленным железом. А потом по ногам что-то потекло.

Удивление и шок были настолько сильными, что я даже выть перестала. Глядя на щедрые капли крови на полу, я поняла, что беременна. Мирон уехал два месяца назад, значит срок был больше девяти недель. Как-то организм меня обманул, потому что месячные приходили по срокам.

Была мысль лечь и умереть от потери крови, но мои любимые крохи… На кого я их оставлю?!

Я еле добрела до двери соседней квартиры, опять же, по стеночке, вернулась с соседкой к себе и вызвала скорую. И оставила спящих Китти и Тимку на тетю Таню.

* * *

Такое забыть невозможно.

И рассказ Анта о смерти жены в родах снова всколыхнул мою память. Я едва сдерживала слезы, а потом меня пробило на шутки. Интересно, долго ли я выдержу такие эмоциональные качели. А ситуация их