Генерал Дохтуров, стоявший со своим шестым пехотным корпусом в Аристове, верстах в семнадцати от Леташевки, ждал точных известий. Он приказал Фигнеру и Сеславину вести неустанную разведку.
И Александр Никитич не спускал с Фоминского глаз.
Серый октябрьский денек быстро промелькнул. Отряд Сеславина расположился в трех верстах от Фоминского у деревни Мальково.
Деревня стояла пустая, сумрачная; жители все укрылись в лесу. Калитки и ворота открыты, ни из одной трубы не шел дым.
Отряд располагался на поляне в лесу. В дозоре у дороги из Фоминского в Боровск стояли три казака.
Уже вечерело. Сеславин с офицерами своего отряда сидел у костра. И вдруг послышался топот копыт – к ним скакал один из казаков.
– Тронулись! Едут! – закричал он издалека.
Сеславин сел на коня и, приказав всем оставаться на месте и взяв одного лишь вахмистра Кныша, выехал на опушку леса. Он встал в густых можжевеловых кустах. Кныш в нескольких шагах от него держал коней.
Взглянув на дорогу, Сеславин сразу понял, что из Фоминского движется не одна дивизия, а целая французская армия. Вся дорога была запружена войсками. Перед глазами Сеславина тянулась бесконечная пестрая лента повозок. Обозы были непомерно велики. В них виднелось не так много армейских фургонов и телег, как много разного рода экипажей, карет, колясочек, дрожек. «Великая армия» увозила награбленное в Москве добро.
Генералы и старшие офицеры везли мебель, картины, ковры, меха, хрусталь более или менее открыто, а солдаты еще старались замаскировать все грязными рогожами, прикрыть мешками, в которых угадывался картофель или капуста. Но шила в мешке не утаишь. На тряской дороге из-под куля с отрубями или овсом тут нескромно выглядывал золоченый канделябр, а там дорогая фарфоровая ваза.
Среди обозов тяжело тащились орудия. Лафеты и зарядные ящики тоже были загромождены разной кладью, не имевшей даже отдаленного отношения к артиллерии.
Сама армия еще была громадна, но ее маскарадные костюмы выглядели странно: среди синих форменных мундиров кое-где виднелись женские мантильи и салопы, светлые священнические ризы и черные монашеские рясы, русские поддевки и бухарские халаты. Погода стояла еще теплая, и нельзя сказать, чтобы солдаты кутались из-за стужи. Вероятно, хотели прикрыться от дождя или напяливали на себя Бог весть что, чтобы только не расставаться с понравившейся вещью.
Уже не было никакого сомнения в том, что двигалась вся армия. Но Сеславину хотелось удостовериться, увидеть самого Наполеона.
Александр Никитич простоял больше часа. Мимо него проходили полки, тянулись пушки, повозки. Повозок было больше всего – они шли в четыре ряда. Это напоминало движение варваров после удачного набега.
Но вот наконец среди этого маскарадно одетого войска, шедшего без всякой воинской выправки, думавшего больше о том, что у него за плечами, показалась сомкнутая по-военному колонна. Солдаты были все в одинаковом обмундировании, с ружьями на плече. Рослые, усатые, они шли привычным размеренным шагом. У каждого из гвардейцев поверх телячьего ранца лежали два-три белых хлеба, а сбоку на портупее висела фляжка, которая, разумеется, не была пустой.
В середине этих стройных шеренг колыхался эскадрон гвардейской кавалерии, а за ним ехал маленький человек в треуголке в сопровождении многочисленной свиты.
Ждать больше было нечего.
Александр Никитич повернулся, сел на коня и поскакал: надо было немедля известить генерала Дохтурова, что Наполеон идет к Боровску в обход русской армии.
Проворные казаки захватили в плен гвардейского унтер-офицера, которого неисправный желудок вынудил заскочить в придорожные кусты.
Сеславин допросил пленного.
Француз словоохотливо рассказал: Наполеон с армией идет из Москвы к Малоярославцу уже четвертый день. Тяжелая артиллерия и все прочие тяжести отправлены по Можайской дороге под прикрытием Понятовского. Завтра императорская квартира будет в Боровске. Мортье, с молодой гвардией оставленный в Москве, взорвал Кремль и уцелевшие от пожара дома и идет вслед за Наполеоном.
Француз был доволен, что наконец увидал настоящий хлеб, и только сокрушался, что в обозе у него осталось много имущества: он обещал жене привезти из Москвы ковры и персидскую шаль.
Капитан Сеславин взял с собой пленного и в сопровождении Кныша и трех гусар поскакал в Аристово к Дохтурову.
IV
Большие кавалерийские кони ординарцев постепенно отстали от маленького, выносливого майорского калмыка – Димитрий Николаевич Болговской шпорил его, ехал, не разбирая дороги: она вся была одинаково плоха. Ее разбили войска Дохтурова, двигавшегося вчера в Аристово.
Под луной блестели лужи вчерашнего дождя, который лил всю ночь. Грязь летела из-под копыт калмыка во все стороны. Полы шинели и сапоги Болговского были заляпаны ею.
Получив донесение от Сеславина о том, что из Фоминского движется вся армия Наполеона, Дохтуров немедленно послал к фельдмаршалу с этим важным известием своего дежурного штаб-офицера.
Болговской торопился как мог. Еще хорошо, что стояла лунная, светлая ночь.
Уже было после полуночи, когда Болговской на измученном калмыке добрался до Леташевки. Майор с удовольствием соскочил с коня у избы Коновницына.
Болговской отворил тяжелую, набухшую дверь и вошел. Петр Петрович еще не спал. Он в халате и колпаке писал при свече у стола в облаках табачного дыма.
Коновницын поднял глаза на Болговского:
– Дмитрий Николаевич, что?
– Наполеон ушел из Москвы. Он движется от Фоминского к Боровскому, – выпалил Болговской.
– Это верно? Откуда сведения?
– Сеславин видел собственными глазами. Он взял пленного, который рассказал, что французы взорвали Кремль и сожгли все, что уцелело в Москве от пожаров. Вот рапорт Димитрия Сергеича. – Болговской положил конверт на стол.
– Садись, я сейчас! – сказал Коновницын и, надев мундир, выбежал из избы.
Болговской хотел сесть на скамью, но невольно глянул на свои ноги и полы шинели.
Фельдмаршал, конечно, пожелает сам расспросить гонца. Он вышел на освещенный луной двор и стал стряхивать пыль с шинели и сапог.
Коновницын через минуту вернулся к нему с Толем. И все трое пошли к фельдмаршалу.
Коновницын и Толь вошли в избу, а майор Болговской остался в сенях. Сквозь маленькое оконце светила луна. Из-за тяжелой двери глухо доносились голоса. Фельдмаршал быстро откликнулся. Ясно послышалось его возмущенное: «Ах мерзавцы, взорвали Кремль! Я ж говорил! Да позовите его сюда!»
Открылась дверь, и Толь позвал:
– Дмитрий Николаевич!
Болговской одернул шинель, вошел в избу и встал у перегородки в лунном луче, падавшем через окно на пол.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});