Но ни о каком, столь вожделенном для Квотриуса прерванном соитии или, хотя бы, воскурении ароматных трубочек… сейчас, когда обе семьи и избранные, немногочисленные гости обоих родов собрались на домашний пир, не могло идти и речи.
А пришлось пировать, возлежа ошую Северуса и Адрианы, даже не сразу вослед за ней, а лишь только поблизости от неё, ненавистной, бывшей по негласному, но всегда чётко соблюдаемому ромеями обычаю, слева от супруга. Одесную расположились сначала «отец», а за ним и «матерь» Снейпа. За Адрианой возлежали родители её, вернее, только Верелий - жену свою «безымянную», словно бы тень какую, он снова не привёл на пир, а уже следом за противным Верелием - Квотриус.
Остальные члены семейств расположились по старшинству вокруг длинного за счёт принесения второго стола сверху, откуда-то из очередной каморы с кладезем ненужных в обыденное время вещей. Все братья, кроме последних, ещё холостых - близнецов Верония и Вереция, были, наконец-то, с супругами.
Свободные домочадцы, вкупе со столь же ненавистным, но ещё и презираемым Квотриусом за неуёмное нахальство -это ж надо целоваться с возлюбленным братом на глазавх у ревнивого полукровки! - гостем Северуса, присутствующем лишь только по закону, возлежали в конце второго стола, сдвинутого с основным.
Так что большое, в общем-то, помещение трапезной показалось всем - и гостям, и хозяевам, и даже пиктам - домочадцам до неприличия крохотным, в наше время сказали бы, игрушечным, но в то время игрушек-то в нашем понимании не было.
Все вкушали и от тельца, и от агнца, благословлённых Господином дома, для чего ему, ослабленному после кровопотери, пришлось преизрядно превозмочь себя и подняться во весь рост да ещё и разделывать, слава Мерлину, хорошо прожаренные туши так, как только он умел - на довольные небольшие, непривычные ромеям, куски. Северуса при этом весьма сильно и заметно шатало.
Ведь Квотриус на радостях от возвращения брата к жизни не успел произнести знаменитое Оживляющее Слово Enervate, всё смотрел во все глаза на желанное нагое тело, когда Северус переодевался в одну из очередных, незапятнанных, его, Квотриуса, туник. Не восхотел благородный брат случайно, даже проходя в свою опочивальню за чистой одеждой, ненароком показаться в окровавленной по подолу тунике кому-либо, даже рабу и, уж тем более, болтливой рабыне. Таково было его стремление, дабы не узнал никто в доме о случившемся с ним, Господином всех и вся в доме благородных Снепиусов.
Адриану же за нападение на брата, бывшее потенциально очень опасным - целилась-то она прямо в сердце - Северус решил наказать, но это только покуда терпеть Адриане столь мягкое наказание, полным небрежением к ней при всех, и Папеньке с Маменькой, и Верелии, и остальным родственникам и знакомым кролика, собравшимся вкусно пожрать. Вот и сейчас возлежал он, отвернувшись от молодой жены, к удивлению вышеупомянутых знакомых и родственников, но - странное дело - изредка посматривал в конец стола. И зачем бы это ему было нужно?..
Одни только специально отобранные красивые рабыни, разносившие яства и соусы с лепёшками меж гостей и Господ, узнали от кухонных рабов, как упился Господин дома странной, небывало вкусною - кухонные рабы уже попробовали - жгучей водою из медного, необычной формы котла с прихотливо извивающейся трубкой.
Под самый её кончик, только и торчавший из воды, остальная трубка была полностью в ледяной колодезной воде, рабам следовало подставлять всё новые корчаги для ышке бяха. Вот и шатает его по пьяной лавочке аж до сих пор. Во, что вода жизни с высокорожденными-то делает!
И была эта жгучая вода, капавшая - невиданно, из трубки! - вовсе не мутною, но почти прозрачною и - странное дело! - почти совсем не пахнущею обычной водою жизни. Ведь дежурившие у чана с колодезной водой кухонные рабы, особенно ночью, когда весь дом спал, пробовали эту преотменную жидкость, принимая её перорально, как и положено, что рабам, говорящей скотине, что Господам. Ну правда - не клизму же им делать с этою ышке бяха!
Снепиусы решили перещеголять Сабиниусов, если не числом гостей - ведь пир-то домашний - то разнообразием и обилием яств, большинство из которых будет не доедено, как полагалось, сытыми после вчерашнего, тоже обильного, и весьма, пира избранными приглашёнными гостями, зачастую дальними родственниками Снепиусов и Сабиниусов и домочадцами.
Только Господин жестокий надсмотрщик за рабами Таррва и самоучка Господин управитель имени Фунна, несмотря на своё низкое пиктское происхождение своё, ради заслуг их великих на пользу дома Снепиусов, были приглашены на свадьбу. Да ещё свободный, хоть и высокорожденный, как объяснил жених родителям, гость его присутствовал на свадебном пиру, но сие лишь по особо выраженному желанию Господина дома, больно ранившего Квотриуса.
Там, вчера, собрались только высокорожденные патриции и патрицианки. Потому, отчасти, и Квотриусу был закрыт вход в собрание благородных Господ и Госпожей. Но это была, скорее, воля высокородного отца - не взять с собою Квотриуса, коему отказано было в сватовстве кичливыми Сабиниусами - любимого сына от любимой женщины, хоть и не была Нывгэ супругою ему.
Сожалел Малефиций, сокрушался в душе своей после приказа нового Господина дома удалить любимую, ещё вовсю пригожую женщину в камору для рабынь - старух, что вовремя не развёлся он с Вероникою. Но с другой стороны нельзя было осквернять благородную фамилию Снепиусов законным браком с дикаркой, коей была Нывгэ по происхождению. Откуда она свой нечистый, не благородный род вела? Правильно, от варваров уэсге.
Оба пикта - Таррва и Фунна налегали на мясо и мягкую кашицу из ячменя, такую сладкую. Прельщались все присутствующие и об привезённый из ну очень дальних, неведомых восточных стран, рис, сваренный в соках жарившегося агнца, комковатый с обязательным в семействе Снепиусов таким вкусным, хрустящим изюмом (изюм-то был подешевле - с косточками), и жареными, разумеется, на бараньем жиру, морковью и луком из свежепривезённых колонами припасов. Рис казался всем сладкоежкам - подъедунам поистине неземным и прямо-таки божественным.
Только вот Господин дома вовсе не налегал на пищу а вкушал до обиды мало - ну, совсем почти ничего не ел. Лишь обратил высочайшее внимание на телятину и варёную репу, превращённую в воздушную взбитую массу, обходя вниманием бобовую, ячменную и даже, полагавшуюся только ему, пшеничную каши, все на бараньем жиру.
Все яства были ещё теплыми, а некоторые были погорячее, и так хорошо набирались на куски свежих, в меру горячих, всё подносимых уже и красивыми мальчиками-рабами, и рабынями, у которых не стало хватать рук, дабы угодить всем присутствующим, новых и новых хлебов.