Мы приехали в Рим. вчера. Погода была великолепная, на солнце двадцать семь градусов. Сегодня опять такая же. Мы еще никуда не выезжали, но после завтрака собираемся сделать тур в городе. Вчера, ехавши со станции, мы проезжали Hotel Costanzi. Я с особенным удовольствием осматривала его, мне очень понравился садик, который там есть....
Оказалось, что дача наша во Флоренции будет готова к 1 ноября н. ст., а это наши милые телеграфы вместо первого хватили десятого. Я говорю утвердительно наши, потому что за границею этого никогда не бывает, здесь понимают, что телеграммы нельзя перевирать. Вследствие всего этого я пробуду здесь до девятнадцатого. Я с нетерпением жду Флоренцию, хотя очень люблю и Рим, но здесь все еще бивачная и в особенности Hotel'-ная жизнь, а это очень неприятно. Собираюсь заниматься музыкою, если хватит на то сил. Сейчас для меня достали ноты, где, конечно, в самом большем количестве фигурируют Ваши сочинения, мой милый друг.
До свидания, мой милый, драгоценный, будьте здоровы и напишите мне словечко. Всем сердцем безгранично любящая Вас
Н. ф.-Мекк.
Р. S. Вернулась ли Александра Ильинишна из Ялты и куда-в Киев или в Каменку? Как ее здоровье? Как идет с Татьяною Львовною?
407. Чайковский - Мекк
Каменка,
5 октября 1881 г.
9 часов вечера.
Сегодня утром я приехал в Каменку и нашел здесь письмо Ваше из Триеста, дорогой, лучший друг мой! Как тяжело, как обидно мне было читать те строки, из которых я впервые узнал всю жгучесть испытанных Вами нравственных терзаний. Но, ради бога, не говорите, друг мой, что они вконец расстроили Ваше здоровье. Я не хочу верить Вам; я убежден, что отдых и пребывание вдали от мест, где Вы страдали, принесет Вам полное восстановление сил. Но только, ради бога, так или иначе, хотя бы и с некоторой потерей, покончите раз навсегда все дела Ваши. Я думал и утешал себя тем, что Вы сели в Москве в вагон с тем, чтобы на время, по крайней мере, вовсе и забыть о делах. Оказывается, что и в Триесте Вы тревожитесь и беспокоитесь. Господи! когда же это кончится?
Я выехал из Москвы 1 октября в довольно подавленном настроении духа. Кроме грустных чувств от разлуки, я был чрезвычайно огорчен дурными известиями о моей “Орлеанской деве” в Петербурге. Оказывается, что Каменской запрещено под страхом близкого разрушения голоса петь слишком высокую партию Иоанны. Другая “Иоанна”, Макарова, так плоха, что ее не решаются выпускать в капитальной роли. И вот теперь уже три недели, что опера ни разу не шла, да и всю зиму будет, вероятно, влачить жалкое существование. Это меня страшно огорчает.
В Киеве я провел два дня. Квартира зятя почти совсем готова, и в ней уже живут племянницы Таня, Анна, Тася и племянники-гимназисты. Сам Лев Вас[ильевич] был в Каменке, а сестра с Верой и Юрием в Крыму. Сестра чувствует себя хорошо я совершенно восхищена красотами Крыма. Недавно она с обоими детьми ездила в Орианду, и вел. кн. Конст[антин] Ник[олаевич], увидев их и узнав, что это близкие мне родственники, вышел к ним, сидел с ними в парке и обласкал Веру и Юрия. Сестра от него в восторге.
Приехавши сюда, я прежде всего уговорил зятя ехать сегодня же в Киев, чтобы распутать всевозможные затруднения, встреченные неопытной и нервной Таней в управлении всего дома. Кроме того случилось обстоятельство, необходимо требующее его присутствия в семье. Один господин, впрочем, очень порядочный и уважаемый, вздумал в отсутствии родителей сделать Тане формальное предложение. Она не желает этого замужества, но у нее не хватило духа отказать решительно, и теперь без отца она не знает, как поступить в отношении своего претендента и продолжать ли принимать его. Увы! я с грустью сознаю, что она преднамеренно, кокетством довела его да того, что он решился сделать это предложение, а теперь и не хочет идти за него и боится отказать решительно, ибо совесть не совсем чиста. До слез обидно видеть, как эта девушка потеряла всякое сознание бесчестности, бессердечности своего отношения к разным вздыхателям. Это совершенное подобие той истории с Вашей Соней, о которой Вы писали мне. Но ведь Соня еще девочка, и ей простительно шалить и легкомысленно поражать сердца; Таня-уже зрелая и много испытавшая девушка. Увы! опыт ничему не научил ее.
Брат Модест уже в Риме, в Hotel Costanzi. Я же должен непременно прожить здесь, по меньшей мере, месяц, чтобы несколько исправить пошатнувшийся вследствие поездки в Москву бюджет, чтобы отработать всего Бортнянского, да, наконец, чтобы усладить одиночество Льва Вас[ильевича], до слез обрадовавшегося моему приезду. Он очень тоскует здесь, вдали от семьи, и теперь, уехавши в Киев на несколько дней, счастлив лри мысли, что по возвращении найдет меня здесь.
В настоящую минуту (девять с половиной часов вечера) я сижу один в доме, где прежде было всегда столько движения и суеты. Тишина вокруг меня абсолютная, так что даже немножко жутко и грустно. Но я нуждался после Москвы и Киева в этом отдохновении и спокойствии. Завтра начну занятия, и грустить будет некогда. Ах! если б только мой бедный Алеша мог быть здесь со мной!
Как я радуюсь за Вас, дорогая моя, думая, что Вы в милом Риме! Но только, ради бога, забудьте дела, если можно.
Не буду ждать от Вас писем до того, как Вы поселитесь во Флоренции. Ради бога, не утомляйте себя.
Ваш П. Чайковский.
Поклон Юлье Карловне, Влад[иславу] Альберт[овичу], Саше и всем Вашим. Воображаю, как милый Саша рад, что он не в училище!
408. Чайковский - Мекк
Каменка,
9 октября [1881 г].
Дорогой, милый, бесценный друг! Как меня огорчает и расстраивает Ваше нездоровье! Как я глубоко ненавижу Ландв[арово]-Ром[енскую] железную дорогу, которая еще до сих пор продолжает смущать Ваше спокойствие и мешает Вам набираться новых сил и отдыхать как следует. Но 5 октября прошло. Так или иначе, но надеюсь, что дела навсегда кончены и что наступил новый фазис Вашей жизни, когда Вы можете сказать себе, что свои обязанности главы семейства Вы исполнили и пора подумать о самой себе! Я убежден, что Италия восстановит совершенно Ваши силы, но только да будут всякие дела навсегда забыты!
Я живу совершенно одинокий, работаю, как ломовая лошадь, немножко грущу, немножко скучаю и сержусь на свои скучные занятия (все тот же Бортнянский!), но мысль, что через месяц можно будет попасть в ту же Италию, где и Вам, надеюсь, скоро будет хорошо и покойно, ободряет меня и придает силы. О своих киевских родных никаких подробностей не знаю. Сегодня сестра должна приехать в Киев; вероятно, Лев Вас[ильевич] будет мне о том телеграфировать.
Мне очень сладко думать, что Вы именно в Риме, который я так люблю, но все-таки, дорогая моя, я жалею, что Вы живете не в Hotel Costanzi. Там Вам было бы гораздо покойнее, да и воздух гораздо лучше. Модест в Риме, и не могу Вам сказать, до какой степени мне приятно думать, что оба Вы там в одно время; как будто Рим мне стал pоднее оттого, что это случилось. Я еще не имею от него известий, но знаю наверное, что он должен быть уже в Риме.
Погода стоит здесь необычайно скверная, мрачная, холодная, ветряная. Рабочие неохотно идут копать свекловицу, и это очень заботит здешних хозяев; еще и половина плантаций стоит нетронутая.
Будьте, ради бога, здоровы, друг мой. Молю бога за Вас постоянно и надеюсь на него; он наверно пошлет Вам успокоение и здоровье!
Беспредельно любящий Вас
П. Чайковский.
409. Мекк - Чайковскому
Рим,
12 октября 1881 г.
Милый, несравненный друг! Вчера я получила Ваше дорогое письмо и особенно обрадовалась ему, потому что очень начинала беспокоиться от Вашего долгого молчания. Вчера был хороший день: я очень беспокоилась о двух особах, о Вас и о моей Саше, потому что очень долго не получала известий, и вчера получила от обоих, и все, слава богу, благополучно.