Потом лодка подплыла к частоколу, и Янка спрыгнула в воду и привязала лодку к одному из кольев, потом нагнулась, достала из-под лавки мешок, а заодно прихватила и фонарь, который стоял на носу.
Ему стало неловко, и он здоровой рукой взял у нее мешок.
— Что там у тебя?
Мешок был тяжелый.
— Мед. Яблоки. Я ж говорила, у них не растут яблони.
Вода по-прежнему плескалась, но уже только-только покрывая ступни, и Янка запалила фонарь. Рядом с ними стояла женщина.
Никодим изумленно поглядел на нее.
— Она ж совсем зеленая, — выдохнул он в ухо Янке.
Та серьезно кивнула:
— Я ж говорила.
У женщины была изумрудная гладкая кожа и волнистые темно-зеленые волосы, а глаза — как серебряные монеты.
— Как добрались? — спросила она нежным голосом.
— Та река ж спокойная, — ответила Янка.
— Хорошо, — сказала женщина, — идите. Отдыхайте.
Она шла впереди, и Никодим увидел, что одета она в белую холщовую рубаху до щиколоток, а ступни у нее босые и ногти на ногах ярко-голубые, как воронье яйцо. На песке оставались цепочки узких темных следов.
Дом стоял среди ивняка, на высоких сваях, точно на куриных ножках. К двери была приставлена деревянная лестница. Рядом с домом был вбит такой же высокий кол, рядом с ним, распространяя запах дегтя, на песке боком лежала узкая легкая лодка.
— Это зачем? — удивился Никодим.
— Когда полная вода, — объяснила Янка, — заливает их. Теперь понимаешь, почему тут не водятся яблоки? И пчелы.
— А зайцы водятся?
Она недоуменно повернулась к нему.
— Ну, остров-то Заячий…
— Ну да. — Она серьезно кивнула. — Зайцы всегда знают, какой остров уйдет под воду совсем, а какой — нет, вот и собираются тут. У них договор.
— Какой?
— Что зайцам можно тут оставаться. Когда полная вода. Хотя я не понимаю, чего их жалеть, они ж деревья подгрызают. Видел наши яблони? Это от зайцев, а ты думал?
В доме было чисто и пусто. Стол выскоблен добела, на лавках красно-белые узорчатые полотенца, в красном углу — икона с ликом Божьей Матери и бледный язычок лампадки.
— Вот вы, товарищи, прилетели с Марса, — укорил Никодим, — а в Бога верите. Это нехорошо.
— Мы соблюдаем обычаи, — сказала женщина, накрывая на стол. — В чужой земле всегда надо соблюдать обычаи. Это правильно.
— А мы вот не соблюдаем, — сказал Никодим, жадно вгрызаясь в душистый ломоть хлеба. — Мы переменим обычаи. Вот увидите. Проведем везде электричество и просвещение наладим, и вместо этой доски в каждом красном углу, в каждой избе будет радио. Или, — глаза его загорелись,-— оно еще и картинки показывать будет, ну, что делается в мире.
— Вы считаете, так уж важно знать, что делается в мире? — спросила женщина.
Она сидела и слушала его, подперев щеку зеленой рукой.
— А как же, — серьезно сказал Никодим. — Международная обстановка… Республика в кольце врагов…
— Какая республика? — удивилась женщина.
— Вы прямо как в медвежьем углу. Вам обязательно, обязательно надо в город. В самый Питер. К товарищу Луначарскому. Или товарищу Богданову. Вот он обрадуется. Скажите, — спросил он уважительно, — ну и как там у вас, на Марсе?
— На Марсе исключительно холодно, — вежливо ответила женщина. — Ветер гонит сухой песок. Нет воды.
— Поэтому вы поселились на реке, да?
— Мы любим, когда много воды, — сказала она.
— А каналы? — спросил он нетерпеливо. — Расскажите про каналы…
— Каналы засыпаны песком, — сказала женщина, — бурым песком.
— Что же там, — огорчился он, — ваши товарищи не построили новый, лучший мир?
— На Марсе? — переспросила она. — Нет.
— А на Венере?
— На Венере тоже ветер, — сказала она. — Горячий, влажный ветер. И бури. Как вы это называете? Электрические грозы, да. Очень сильные.
— А скажите, товарищ марсианка… — Он подумал. — Что же вы скрываетесь? Ну, я понимаю, наверное, вы не хотели показываться буржуям и помещикам. А теперь? Вот вы прилетели к нам сюда... Зачем?
— Мы беженцы, — сказала она.
Он так удивился, что уронил хлеб.
Женщина пододвинула ему крынку с молоком и улыбнулась. Молоко тоже было каким-то зеленоватым, но вкусным.
— Чему вы удивляетесь? — спросила она. — Разве у вас нет своих беженцев?
Он вспомнил худого мужчину с тонкой талией и широкими плечами и его красивую жену. Сейчас нельзя заводить семью, подумал он. Иначе гниль заберется в самое сердце, и будешь, как эти, вместо того чтобы драться до последнего патрона, бежать, как заяц, спасая жену и детей. Заяц. Заячий остров.
— Беженцы от кого?
— От войны… У нас идет война… так давно, что никто и не помнит, когда она началась.
— А кто с кем воюет?
— Все со всеми.
— А что же… ваш пролетариат не восстанет? Когда война… это очень удобно, это хорошо, это революционный момент. Товарищ Троцкий…
— У вас, похоже, много товарищей, — сухо сказала она.
— Это обращение, — пояснил он. — Это значит — мы все, все, кто строит светлое будущее, братья. Друзья.
— Понятно. Кстати, что это у вас на плече? Повязка? Вас ранили?
— Да… Кое-кто сопротивляется. Не хочет строить светлое будущее.
— Все как всегда, — сказала она и прикрыла зеленые веки. Потом открыла их, резко, будто хлопнула крыльями бабочка, серебряные глаза блеснули в полумраке.
— Хотите посмотреть на товарища Троцкого?
Никодим поглядел в узкое окошко и увидел, что снаружи стоит сиреневатый густой свет, а река плотно застлана туманом, но небо оставалось чистым, лишь луна стала бледная и полупрозрачная, как льдинка.
— Как это возможно? — удивился он, но женщина уже встала и, подойдя к крохотному сундучку, который он попервоначалу не заметил, поставила его на стол и открыла крышку. В крышку было вделано зеркало, и он видел бледное в сумраке лицо Янки и зеленое — женщины с Марса, и обе сидели одинаково, подперев рукой щеку.
— Только пролетариат, вооруженный знанием, — начал он, но лицо Янки в зеркале заволокло туманом, и он увидел человека с торчащей вверх гривой жестких черных волос, с блестевшими на носу круглыми очками, в черной кожаной куртке, почти такой же, как у него самого, он говорил что-то, вздернув кверху руку, сжатую в кулак. Человек стоял на трибуне в белом зале с колоннами, а перед ним волновалось море лиц, и люди кричали что-то, и вся сцена была залита ярким белым светом…
— Вот это и есть электричество, товарищ марсианка, — сказал он, жадно подавшись вперед.
— Да-да, — согласилась женщина.
— Так вот он какой, товарищ Троцкий… А товарища Ленина можно?
— Товарищ Ленин сейчас отдыхает, — строго сказала женщина.
— А… я могу послать сообщение товарищу Троцкому? Или Богданову?
— О чем? — удивилась зеленая женщина.
— О том, что я вступил в контакт с марсианскими товарищами хотя бы, — сказал Никодим. — Вы ведь понимаете, это очень важно. Быть может, товарищ Богданов мечтал об этом всю жизнь.
— И вы тоже? — спросила женщина сочувственно.
— И я тоже… — Никодим кивнул. — Я набирал… книжку по астрономии. Про звезды и планеты. А в газетах были сводки с полей сражения. Ипр, Верден… И тогда... тогда я думал: вот там, наверху, звезды. Они чистые, там нет голода. Нет разрухи… Нет войн. Я пошел в публичную библиотеку и взял журнал по астрономии. Но ничего не понял. Недостаточно образования.
Он наклонился к женщине:
— Когда революция победит окончательно, я обязательно пойду учиться астрономии. И еще, я думаю, нужно выпускать больше популярных журналов. Учить народ. Рассказывать, как это красиво, когда звезды и планеты — все подчиняются физическим законам, все в едином строю… А тут еще и вы… Так могу я послать сообщение товарищу Богданову, пожалуйста, товарищ марсианка?
— К сожалению, нет, — сказала женщина. — Ведь у него нет подобного устройства. Как же он вас услышит?
— Но у него наверняка есть телефон.
— К сожалению, — повторила женщина, — телефон и устройство, которое вы видите перед собой, работают на основе совершенно различных принципов.