Читать интересную книгу Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса

— Просить тебя хотел… — и замолк, будто с мыслями собирался.

— О чем? Да ну тебя, сармат! Не тяни теля за одно место! Говори уж, герой, — хохотнул воевода. — Чай, княжьему спасителю отказа-то не дам.

— Отец мне грамоту тиснул на церковный брак с Ариной Дорофеевой. По уряду сватать должен сродник, а отец не приедет. Слыхал, нето, князь Борис его услал в Шляхово с Всеволодом рядить. А мне звать-то более некого.

Воевода аж пятнами пошел по всей морде. Сёмка подглядывал, да пугался — не станется ли с воеводой удара или иной беды.

— Чего?! Ты …Андрюха… Чего удумал?! Забудь. Слышал? Забудь о ней!

Шумской брови вскинул, удивился так, словно узрел чёрта при ангельских крылах.

— Дядька Фрол…ты чего?

— Того!! Не по тебе она. Отступись и забудь.

А вот тут Шумской морду сделал страшную, Сёмку аж тряхнуло.

— Не по мне? Вон как… Отец позволил жениться на славнице, так чего ж ты отлуп даешь? Для меня нет разницы кто она, ясно? Любому рот заткну, если скажет, что неровня она мне.

Воевода охолонул маленько, продышался и уже спокойно молвил:

— Андрюша, не в том дело. Да хоть холопка! Аришку любят и знают. Боярыня Ксения плечом подопрёт, уважать заставит. Аринку любит, хвалила тут недавно. Светлана моя поможет. Мы семья тебе, неужто отворотимся? И Арина своя деваха. Светлая.

Шумской еще больше удивился на такую-то речь.

— Так в чем беда? Что лаешься, дядька Фрол? Иди, да сватай для меня.

— Рассказать не могу, но прими на веру. Веришь мне, щеня? Вот то-то же! Она твоей быть не может. Глазами-то не сверкай, не боюсь! Женить тебя на ней, значит снискать для тебя самого погибель. Умыкнешь и утечёшь вдаль — ее под смерть подведешь. На том все, Андрей. Верь мне. Отступись! Арину тебе не отдам ни я, ни дед Мишка.

— Дядька Фрол! — Шумской вызверился, а воевода рукой махнул и отошел.

Вот тут Сёмка и смикитил — Шумской ни ухом, ни рылом об Арине, а вот воевода знает и молчит. Тайну бережет.

Покрутился еще промеж богуновских, выяснил, что у воеводы давний друг есть — ученый старик Дорофеев. Живет в Берестове. Ну и сложил ёлку с осинкой. Отсель и понятно про Фаддея стало — слышал, как воевода с дедом-то балакал. Вот и всё тут.

Шел к князю и уж знал, что тот порешит. Для того и кликнул Иннокентия…

Был у князя человечек такой. Неприметный, тихий, но умом борзый, да в науках поднаторевший. Велел тому Кешке стоять под гридницей, а сам шагнул к Славке.

Тот уж ждал… Рассказал ему все, как есть. Помозговали и вот что порешили.

— По-хорошему Арину и деда ее надо бы в расход. Опасна она мне. Сам знаешь, Сём, стол княжеский подо мной шатается покамест. Если ее отдать кому в жены из соседей, то считай — конец мне. Дитё родит и тем повод даст меня со стола снять. В тереме запереть — так и умыкнут завистники. Зачем такая докука, а? Воеводу не тронь — звон пойдет по всей округе. И непонятно, кому он еще поведал. Может сыновьям сказал… Так что, всё Медведевское семя извести? Так и молчит он, не дурень ведь. Шумскому-то не выдал. Тьфу! Еще и Андрейка-сармат затесался меж этого всего. Вот нравится он мне, Сём. Редкий паренёк-то.

Семён уж знал выход, только понравится ли Славке, а?

— Княже, ты отдай ее в жены сармату. А лучше того — сам иди и сватай девку для него. Тут ить как — сразу трех зайцев. Раз — долг отдашь Шумскому, два — Арину прикроешь, вроде как не ведаешь, кто она есть, три — воевода уймется. Если так печется о девке, так пусть видит, что она под присмотром Шумского — тот оборонить сумеет, сберечь. Токмо с воеводой придется держать прямой разговор. Он надеется, видать, что Аришку признаешь, с того и Шумскому отлуп дал.

Князь мыслил, молчал, а Сёмка его не дёргал.

— Ну что ж, можно. Токмо одна беда осталась. Разумеешь, о ком я? Этот может и не смолчать. Предаст.

Сёмка кивнул и шумнул Иннокентию, что топтался за дверью. Тот вошел и встал — приказа ждал.

— Кеша, боярича Медеведева, того, что Фаддей, ты навести тихо. Ему смерть грамотку послала, мол, ждет к себе, но не сразу, а дня через три. И чтоб перед смертью слова молвить не смог. Так что? Весточку передашь? А с ним и из наших боярича Ильку Закромского. Давно уж наушничает сводному брату Ярополка. Думает, я не знаю, остолоп. Стол подо мной расшатывает, вражина. Чтобы слухов не пошло, будто я отравил. Иди, Кеша, иди. На себя сей грех беру.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Иннокентий кивнул и ушел. А чего ждать? Дело-то привычное. Две капли настоя с редкой травки и …

* * *

Вечером, когда уж пир отгремел, пьяных растащили по хоромцам, Всеслав отправился тайно к воеводе. Шел, да сердце крепил. Выбирал, что и как говорить старому боярину. Грех-то на себе нёс и не какой-то, а смерть внука.

Княжья доля невеселая. Жестокая, да страшная. Людьми распоряжаться, жизнями их, судьбами — не всякий сможет. Грех брать на душу надо уметь! А это дано токмо тем, кто родился с таким-то даром. Смотреть надобно наперед, ответ несть за всех. И что тут значит одна-то душа, когда многих спасаешь при том, а? Фаддей погибнет, да… Но тем и спасет от войны княжество и сохранит душ великое множество. Эх…тяжко.

— Воевода, разговор есть, — Всеслав и упреждать не стал, вошел в гридницу к старому вояке и на лавку сел. — Присядь-ка.

Фрол Кузьмич лицо сдержал и уселся урядно супротив князя.

— Арина, — одно слово молвил, а вроде как все и сказал.

Вот тут воеводе и пришлось делать выбор, и не какой-то там, а быстрый и верный. Сделал, хрыч старый, и не ошибся.

— Какая такая Арина? Знать не знаю, — и сивую бровь вознес высоко.

— Вот так и говори всем. Инако сам знаешь, что случится, — и весь разговор.

Умные-то друг друга понимают быстро, это дурням все надо прожевать, да в рот пхнуть.

Встал и ушел. И не видел уж, что воевода на лавке поник, отдышался и перекрестился на светлый образ в красном-то углу.

* * *

Утресь засобирались князья по уделам своим. Пылища, кони топочут, доспехи звенят. Мужеское царство оно такое — все порядком, да с силой. Вольно ж оружьем бренчать.

Шумской свои десятки за собой свел и ждал приказа от князя Бориса. Тот на прощание похвалил, и велел ехать опосля него. Отбыл гордым порядком — все красовался перед Всеславом.

Андрей-то злился, чуял будто, что беда опричь. Сердцем счернел. Одно грело — Ариша. Вспоминал ее глаза, руки нежные и поцелуи горячие. Припомнил, как любила его в траве ласковой и разумом поехал. Парень же, кровь молодую приказом не уймешь. Через это и решил — пойдет сватать сам-один. И никто не остановит! Откажет дед Мишка — Аришу заберет из его дома сразу, а если что…

Дальше-то не выдумал, дурень влюбленный. Подумалось, что Дёмка может пойти сватом…Побалакать бы, спросить.

Пока в мыслях плавал — греховных и дельных — не заметил, как рядом князь Всеслав очутился. Остался-то с двумя десятками воинов и те худые. С того и отрядец его смотрелся дюже скудно.

— Сармат, а и задумался ты. Беда, нето? Вон аж ликом черен стал, а глаз сверкает. Ты, оголец, о чем думаешь-то? Не пойму. То ли убить кого хошь, то ли приголубить, — князь-то смеялся, а Андрей подумал — уж не знахарь ли он?

Все вмиг узрел — и злость, и плотское.

— О чем думаю, то моё, русич, — сказал зло, но опамятовел, чай, не с простым говорил. — Прости, княже. Не хотел обидеть.

— Пустое. Ты вот что, Андрейка, зови-ка меня к себе в гости снова, а? У тебя хоромы хорошие, а мне ехать далече. Передохнуть бы день-другой.

Шумской на князя глянул внимательно, бровью повел, но не отказал. Разумно рассудил, если просится, значит надо ему, хитрому. Так пусть уж в его дому, там за ним и приглядеть можно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Пожалуй, князь. Рад буду. Токмо, дел у меня много. Опричь тебя сидеть, развлекать и пиво кадушками лупить не смогу.

Всеслав аж ухохотался.

— Наглый ты, но честный. Ладно, я сам пива-то хряпну. Ты кадушку мне токмо выдай.

Андрей хоть и был в сумрачных думах, ухмыльнулся. И тронулись спокойной рысью по лесной дороге от Богуново. Дёмка шел с отцовской дружиной чуть отстав. Шумской утресь слыхал, что из отряда князя Всеслава боярич один потравился грибами, или еще чем. И Фадя с ними попался. Теперь Фадьку везли в телеге — горло у него распухло малёхо, говорить не мог — сипел.