посту более достойно, чем его предшественник. Он собрал вокруг флагштока небольшую группу солдат роты и верных сипаев - и среди них была Констанция.
Вид ее придал Джерарду новый импульс. Он пробивался к ней, коля и рубя всех на своем пути. Сражение было настолько отчаянным, что сипай у флагштока едва не проткнул его штыком, не поняв, кто он такой. Затем штык опустился, и сипай отшатнулся, схватившись за горло там, где его разорвал наконечник копья. Джерард занял свое место в ряду. Его глаза встретились с глазами Констанс - но только на мгновение. Он должен был защищаться от приближающегося клинка, и битва поглотила его.
Их было больше тысячи к одному. И все же Джерард сражался, рубя и парируя каждый удар, который желал ему смерти. Рядом с ним голландец получил пулю в лоб и рухнул на землю. Молодого прапорщика, бывшего писарем вместе с Тео, вытащили из укрытия и разрубили на куски прямо на глазах у его товарищей. Плац пропитался кровью.
Один за другим последние защитники были уничтожены. Кучка людей плотнее сомкнулась вокруг флагштока, сражаясь почти вслепую в дыму, поднимавшемся от горящих стен.
Человек с ятаганом замахнулся на Джерарда. Он поднял меч, чтобы блокировать удар, но в его усталой руке не было силы. Он неуклюже поймал удар. Шок пробежал по лезвию, и его рука отпустила меч. Его враг отступил назад, подняв меч для смертельного удара. Джерард был совершенно беззащитен.
Но удара так и не последовало. Этот человек, казалось, простоял там целую вечность, так долго, что Джерард почти хотел, чтобы он покончил с этим. Затем он отступил назад, опустив меч и держа его направленным в грудь Джерарда. Джерард тяжело дышал. Может быть, это ловушка?
Толпа солдат, окружавшая их, постепенно расступалась. Раздавались команды. С поразительной дисциплиной солдаты выстроились в шеренги, расположившись вокруг убитых тел у их ног.
Раздался звук трубы. Били барабаны. Фаланга гвардейцев в полированных доспехах прошла через речные ворота от гат, образовав коридор, который вел на открытую площадку перед зданием писарей. Люди спешили убрать трупы с их пути.
- “Неужели мы сдались?- Спросил Джерард, но его никто не услышал.
Снова зазвучали трубы. Вошла дюжина рабов-африканцев, неся такие большие носилки, что они едва протиснулись в узкие ворота. На ней на пухлых подушках развалился мужчина в белом шелковом халате. У него было красивое лицо, почти женское, с надутыми губами и жесткими глазами с длинными ресницами, которые без жалости наблюдали за сценой его победы.
За ним ехали трое мужчин на безукоризненно ухоженных лошадях, украшенных вышитой сбруей и серебряными пряжками, которые звенели, как колокольчики. Двое из них были индийцами высокого ранга, их одежды были расшиты жемчугом и золотыми нитями, а за поясами висели богато украшенные церемониальные кинжалы. Третий, к удивлению Жерара, был европеец, человек с крючковатым носом и темными глазами, одетый в форму генерала французской армии.
Рабы остановились. Пришли еще слуги и развернули ковер, чтобы наваб не запачкал ноги об окровавленные камни. Другие принесли трон, задрапированный тигровыми шкурами. Наваб спустился со своих носилок и уселся на них.
Он обвел взглядом разрушенный Форт. Он говорил громко и твердо, чтобы слышали все мужчины, без сомнения хваля их мужество и успех. Часто он прерывался радостными криками своих людей и пение «Аллах Акбар». Потрепанный флаг Союза был срезан с флагштока и заменен знаменем наваба.
Наваб перевел взгляд на своих пленников. Он поманил их к себе.
- Отойди, - шепнул Джерард Констанс. - “Ты не должна позволять ему замечать тебя.”
Холуэлл, губернатор, приблизился к трону. Джерард и двое других бойцов роты, уцелевших в последнем натиске, последовали за ним. На фоне нетронутого убранства свиты наваба они представляли собой жалкую, убогую картину. Армия глумилась и свистела, а затем внезапно замолчала по жесту своего принца.
Наваб заговорил быстро и сердито. Французский генерал направил своего коня вперед и перевел на английский с сильным акцентом -
- Его Превосходительство Сирадж-уд-Даула крайне недоволен вашим дерзким сопротивлением. Вы стоили ему более пяти тысяч солдат и более восьмидесяти самых храбрых офицеров.”
- "Если он признается в этом, значит, потерял втрое больше", - подумал Джерард. Теперь это уже не было утешением.
- Из-за того, что ты бросил вызов своему законному повелителю, твой город и все его имущество конфискованы.”
- “ Мы договорились вести переговоры о капитуляции, - запротестовал Холуэлл.
Француз нахмурился. - Его Высочество не принял вашего предложения. Он захватил этот город по праву завоевания, и все, что в нем есть, принадлежит ему.”
- “И что же с нами будет?- спросил Холуэлл. Во рту у него так пересохло, что слова едва можно было разобрать.
- “Вы останетесь здесь как пленники. Если ваша Компания ценит ваши жизни, возможно, однажды они выкупят вас.”
Сирадж отмахнулся от них. Аудиенция закончилась. Он обратил свое внимание на разрушенный губернаторский особняк. Вид у него был недовольный. Джерард догадался, что он намеревался занять это великолепное здание для своих собственных покоев. В глазах наваба тоже была холодная злоба.
По его приказу вперед выбежали люди с факелами, пропитанными смолой, чтобы они горели еще яростнее. Они швыряли их в разбитые окна особняка со всех сторон. Пламя охватило ковры и мебель, лизало стены и пожирало их.
Наваб смотрел на огонь со смесью презрения и грусти. С очередным звуком труб и барабанов он поднялся на носилки и был унесен своими рабами и стражниками. Генерал поскакал за ним. Пленников согнали на травянистый участок земли рядом с казармами на юго-восточном бастионе. Теперь их стало меньше: наверное, сто сорок, предположил Джерард. Это были беспородные люди всех рас - английские купцы и солдаты, голландские наемники, индийские сипаи, наполовину португальские топасси, даже негры. Констанция была единственной женщиной. Во время аудиенции у наваба другим женщинам и детям, пережившим бойню, было позволено ускользнуть. Наваб не хотел кормить лишние рты.
Несколько человек с дубинками и ятаганами стояли на страже пленников, в то время как особняк горел, а остальная часть форта была разграблена. Спартанские камеры писарей были ободраны наголо. Один из них срезал серебряные пряжки с сапог Джерарда и медные пуговицы с его бриджей. Все тюки ткани и мешки со специями, уцелевшие на складах, были унесены. По выражению их лиц Джерард понял, что больше всего им нужна