Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Авилов молча встал.
— Вопросы есть?
— Где расположена бригада? — нехотя спросил Авилов.
— Временно около самой Самары. Когда закончите комплектование, присоединим к дивизии. Через несколько дней я познакомлю вас с командиром дивизии Чапаевым и его комиссаром Фурмановым. Эти дни попрошу вас принимать отряды, прибывающие из центра, эшелоны добровольцев и мобилизованных бойцов и разворачивать полки. Работа большая и ответственная.
Авилов протянул руку за документами.
— Документы сейчас передадите моему заместителю Новицкому. По всем вопросам формирования обращайтесь к начальнику штаба, а в особо срочных случаях — прямо ко мне или члену Реввоенсовета армии товарищу Берзину. Когда начнет работать штаб двадцать пятой дивизии, тогда непосредственно по команде.
Фрунзе пожал руку Авилову:
— Еще раз желаю успеха…
И побежал день командарма революционной армии: сообщения, оперативные сводки, совещания, срочные телефонные вызовы, поездка на Самарский трубочный завод для изучения опыта его рабочих, сформировавших при заводе вооруженный полк, инспекционная поездка в запасной Самарский полк и многое другое, отмеченное и не отмеченное им в реестре выполненных 11 марта дел, заполнили до отказа его рабочий день.
Лишь около восьми вечера он приехал на свою квартиру. Сиротинский пошел помогать хозяйке готовить ужин, а Михаил Васильевич углубился в газеты.
— Разрешите войти, товарищ командующий? — неожиданно раздался веселый голос.
В дверях со свертками в руках стояли Куйбышев, Новицкий и Берзин.
— Ого! Вот это здорово! — Фрунзе радостно шагнул к ним, широко разведя руки. — Прошу, друзья, раздевайтесь, проходите!
— Да уж если пришли, то пойдем до конца, — задорно произнес Куйбышев. — Держите, Михаил Васильевич! — Он передал ему завернутую бутылку и начал снимать шинель.
— Ух, какая спинища! — крякнул Берзин. — Тебе, губернатор, надо бы в артиллерийскую упряжку, а ты на стуле сидишь, в лучшем случае — ходишь в штыковую атаку. Ну, скажи, что тебе винтовка? Зубочистка, не более!
— А что, ваше хозяйственное величество, у тебя небось недобор конского поголовья? — весело засмеялся Куйбышев. — Тягловую силу высматриваешь? Ну-ка, посмотри с высоты! — Он забрал в стальной захват невысокого, плотного Берзина и оторвал от пола.
— А мы не знали, как вытащить из Самарки затонувший буксир, — с совершенной серьезностью пожаловался тот, повиснув в воздухе. Куйбышев поставил его и в тот же миг неуловимо быстрым приемом был согнут Берзиным чуть ли не вдвое и, смеющийся, доставлен из коридора к столу.
— Итак, — невозмутимо продолжил Берзин, лишь глаза его весело светились, — заседание Реввоенсовета Четвертой армии совместно с местной аристократической верхушкой считаю открытым. — Он бережно разогнул руку Куйбышева, оправил его френч и сел. — На повестке дня один главный вопрос…
— Очень интересно — какой? — улыбаясь, спросил Фрунзе.
— Празднование двухлетия дочери вот этого господина губернатора самарского. — И Берзин указал на Куйбышева.
— О боже мой! — с шутливым ужасом воскликнул Куйбышев. — Гоните его из Реввоенсовета! Он путает левое и правое, белое и черное, девочку и мальчика! Сыну моему сегодня два года, сыну!
— Белое и черное — это еще ничего, лишь бы не белое и красное, — по-прежнему невозмутимо парировал Берзин. — И потом, почему ты не думаешь, что из стратегических соображений я сознательно скрываю военную тайну, а?
— Поздравляю тебя, Валерьян! — сказал Фрунзе. — Однако в горячие деньки родился твой сынок!
— Да уж куда горячей! Родился он в те дни, когда я возвращался из красноярской ссылки, а жена моя сидела еще в тюрьме. Ровно два года назад в десять утра толпа подошла к тюрьме, чтобы освободить политических, ворвалась в коридоры, сбила запор в камере моей жены и… одним словом, оказывается, час назад без всякой врачебной помощи она родила ребенка, который валялся у ее ног и задыхался. Вызвали докторшу, она, на счастье, быстро приехала, сказала потом, что через десять минут было бы уже поздно, — погибли бы мать и ребенок. Так что революция спасла в самом прямом значении слова моих жену и сына!
Негромко столкнулись в воздухе стаканы.
— Сергей, где ты прячешься? Иди сюда, — позвал Куйбышев Сиротинского.
— Не чинитесь, Сергей Аркадьевич, — мягко ответил Фрунзе на вопросительный взгляд адъютанта.
Куйбышев подал стакан Сиротинскому и встал ему навстречу; рядом с этим невысоким и сухощавым, совсем молодым мужчиной он казался почти гигантом. Весело и уважительно глядя на него сверху, Куйбышев сказал:
— Я, конечно, не знаю, каким будет мой сын. Но, честно говоря, хотел бы, чтобы в нем билось такое же бесстрашное сердце, как у тебя, Сережа: ведь, не дрогнув, ты, безоружный, пошел за Михаилом Васильевичем туда в собрание, где вас хотели убить и вполне могли это сделать: Линдова я забыть не могу!.. И чтобы сердце моего сына было таким же верным, как у тебя.
Сиротинский опустил глаза, рука его с силой сдавила стакан.
— Валерьян Владимирович, вам надо выпить за то, чтобы ваш сын был такой, как Михаил Васильевич! — овладев собой, сурово возразил он.
— Нет, дорогой мой, это нереально, — рассмеялся Куйбышев. — Такие, как твой патрон, люди столь же редкие, как Рахметов у Чернышевского. Читал «Что делать?», надеюсь? А впрочем, почему и не помечтать? Как Фрунзе — так пусть, как Фрунзе! — Он звонко чокнулся с Сиротинским. Они сели.
Новицкий сидел задумчиво, не проронив ни слова, только разглядывая с особым интересом своих сослуживцев, как бы встретившись с ними впервые.
— Извините, Валерьян Владимирович, за некоторую нескромность, но мне, старому человеку, она простительна. Мне любопытно было бы разгадать, понять, что вы за человек, потому что я думаю, что через вас я мог бы найти ключ к тем бесчисленным загадкам, которые вы, большевики, ставите. — Новицкий слегка пригубил вино. — Разрешите?
— Клянусь всевышним говорить правду, только правду и ничего кроме правды. — Куйбышев торжественно поднял правую руку. — Так, что ли, присягают в английском суде? Русский суд изучал много раз, а вот с английским, увы, не пришлось познакомиться.
«Восемь раз быть арестованным, четырежды отбывать каторжную ссылку — и при том так шутить, так жизнерадостно смеяться, возиться в прихожей, подобно приготовишке… А Фрунзе?..»
— Не скрою, — повел речь Новицкий, — я был удивлен несколько дней тому назад, Валерьян Владимирович, когда неожиданно увидал вас на разгрузке баржи. Вы таскали патронные ящики с таким азартом, что меня даже не изволили заметить. Что это было — потребность сильного тела в физическом труде? Ведь не стремление завоевать дешевую популярность?
Куйбышев широко заулыбался, хотел ответить, но сделал жест: дескать, продолжайте.
— Далее: конечно, Сергеи Аркадьевич — превосходный человек, но ведь он все-таки… э-э-э…
— Адъютант? — догадливо подсказал Берзин.
— Да. Лицо подчиненное. И вот вы, глава громадного края, высказываете пожелание, чтобы ваш сын походил именно на этого человека, занимающего скромный пост. Я следил за вами: вы говорили искренне. Больше того, я скажу прямо, что в ряде случаев вы удивительно бываете похожи на Михаила Васильевича именно в этом качестве… э-э-э… некоторой простоватости, хотя я знаю, вы весьма непросты.
Все весело рассмеялись.
— А глубоко уцепил, а? — Берзин подмигнул Куйбышеву. — Все видит через свои квадратные стеклышки!
— Так вот: правильно ли я уловил эту вашу черту? И правильно ли я связываю ее с тем, что вы, большевики, воюете совсем не так, как учили величайшие военные авторитеты всех времен, по другим законам. Я не скажу, что всегда и все у вас выходит удачно, но удивительно, что в подавляющем большинстве случаев вы оказываетесь наверху.
Куйбышев встал, прошелся. Заскрипели половицы под его большим телом.
— Верно, глубоко уцепили, Федор Федорович, — согласился он с Берзиным. — Только верное ли слово нашли… «простоватость»?
— А все-таки зря, ваше сиятельство, вы не пошли в юристы. — Берзин сожалеюще почмокал языком. — К словам придираться у вас врожденный талант, просто как у судейского крючка. Нет, ты погоди, я сейчас Федору Федоровичу все объясню, чтобы знал, с кем имеет дело. Представьте себе: какой-то бедняга-корреспондент потолковал с их сиятельством и тиснул статейку: дескать, спите спокойно, граждане самарцы, Красная Армия надежно заслоняет вас своей могучей силой от кровожадного врага. Радоваться бы только господину губернатору. Так нет, учинил скандал на весь мир: я-де этого не говорил и вообще призывать к спокойствию — преступление! И даже в газете выступил: нельзя, дескать, хвастаться и хвалиться! Наоборот, каждому надо знать всю грозную правду, напрягать все силы для борьбы и постоянно тревожиться за судьбу революции. А? Да ведь и корреспондент добра хотел, чего ж так злиться было? Так что держитесь, Федор Федорович, сейчас он начнет вас лущить!
- Проклятые короли: Лилия и лев. Когда король губит Францию - Морис Дрюон - Историческая проза / Проза
- Легенды восточного Крыма - Петр Котельников - Историческая проза
- Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма» - Марк Юрьевич Вуколов - Историческая проза / Политика / Экономика