...Дверь распахнулась, и молодой психотерапевт, дежуривший ночью, вбежал в палату. Последнюю пару часов он прогуливался, болтая с медсестрой по садику центра и, в сущности, почти добился желаемого. Он уже привел ее на травку, в уютную тень куста, когда из комнаты Гаррисона донесся невероятно сильный грохот. Оттуда всю ночь доносился шум, но Гаррисон был еще тот парень и, наверное, развлекался с какой-нибудь своей медсестрой — так думал дежурный врач, но грохот заставил его отказаться от этой мысли. Грохот и сдавленные, из последних сил крики Гаррисона: “Умри.., умри.., умри.., умри!"
Врач выбил бутылку из его трясущейся руки, навалился на него и прижал извивающееся тело к покрытому грубым ковром полу. У Гаррисона не осталось сил. Он не мог сбросить врача и бессознательно дергался от боли внутри. Его еще раз жестоко вырвало, и он начал терять сознание.
Поднятый по тревоге подругой врача медперсонал прибыл немедленно. Появился даже работавший допоздна над докладом доктор Барвел, готовившийся к административной проверке. По его приказу Гаррисона, хрипящего и изрыгающего блевоту, вынесли из комнаты в приемный покой. Он опорожнился в пижаму и расцарапал лицо одному из врачей, прокусил язык и выгибал спину так, что думали, что он сломает себе позвоночник. В конце концов его положили на обитый мягким стол...
Он обмяк.., казалось, жизнь стремительно уходила из него.
Доктор Барвел немедленно приложил ухо к груди Гаррисона.
— Остановка сердца... — начал он, но в следующий же миг возразил себе, — нет, слабое биение! Еще удар, сильнее, но неровный. Усиливается сердцебиение. Вот так-то лучше.
Доктор невидящим взглядом обвел лица окружающих.
— Что это было? — спросил дежурный врач, бледный и дрожащий.
— Какой-то припадок.., эпилепсия.., я не знаю, — доктор покачал головой. — Кто-нибудь позвоните в больницу Святой Марии. Пусть немедленно пришлют машину “скорой помощи”. Вы, двое, переоденьте его, быстро. Вы поедете с ним. Я переговорю кое с кем в Портсмуте. Я хочу, чтобы он в течение недели находился под строгим наблюдением. Что бы это ни было, оно почти убило его.
Но, как покажут дальнейшие события, Гарри-сон пробудет в больнице Святой Марии только три дня...
* * *
В четверг он вернулся в нормальное состояние, насколько это позволяло его сильно побитое и покрытое синяками тело. Он сломал два пальца, чуть не раздробил себе скулу, а левая сторона его лица была одним огромным синяком. Язык и губы были в два раза больше нормального размера. Он давился своим языком и не мог есть: горло саднило от удушья и рвоты. Синяки на руках, теле и ногах сделали его похожим на долматинца, но хуже всего выглядели глаза. Раньше они были однородно белые, как у вареной рыбы, теперь они были алые, словно переполненные кровью. Доктора в больнице сказали что-то о лопнувших кровеносных сосудах и что это скоро пройдет, но это не проходило.
В полдень пятницы Гаррисон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выписаться и вернуться в “Хэйлинг Айланд”. Он с трудом, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, поговорил по телефону с доктором Барвелом, который сначала был против, но, в конце концов, сдался и послал медсестру забрать его. Меньше чем через час после того, как он снова вернулся в центр, его позвали к телефону. Звонок из Германии. Это был Вилли Кених.
— Ричард, Томас умер. — Его голос был ровным, но в нем не осталось ни следа обычной жесткости, он звучал опустошенно.
— Я знаю, — произнес Гаррисон, содрогаясь при этих словах. Его язык был еще сильно распухший, но содрогание пришло из самой глубины его тела.
— Он сказал, что ты узнаешь об этом. Я позвонил, чтобы сказать тебе, что скоро приеду.
— Когда?
— От недели до десяти дней, как только смогу. У меня еще остались одно-два дела...
— Жаль Томаса, Вилли.
— Он очень сильно страдал. Уверен, что он был рад уйти.
— Вилли, ты должен кое-что знать. Он не был рад уйти. Он совсем не хотел уходить! Он боролся. Боролся сильно. Господи, Вилли, ни один человек никогда не уходил так, как он. Я был с ним...
— В самом деле? — в голосе Кениха послышалось удивление. — Я.., я не знал. Он не хотел, чтобы я был рядом.
Гаррисон снова содрогнулся.
— Да, я действительно был там. Это трудно объяснить, и в любом случае мне не хочется вспоминать... Буду рад видеть тебя, Вилли.
— Видеть меня? Ты снова говоришь, как зрячий, а? — новая нотка закралась в голос Кениха. Нотка заинтересованности.
Несмотря на боль, Гаррисону удалось усмехнуться, теперь разговор забавлял его. — Да, наверное. А твой английский тоже улучшился. Акцент стал гораздо меньше.
— Ну, я же упражнялся. Шесть месяцев! — голос Кениха ожил. — Благоразумно, если учесть, что по предсказанному мне будущему, английский станет моим родным языком.
— И каким ты представляешь это предсказанное будущее, Вилли? Лично я думаю, мы заслужили хороший отдых.
— Отличная идея, — с воодушевлением ответил Кених, — ., но сначала — дело. Надо привести в порядок дела. Одной недели, думаю, хватит, чтобы соблюсти кое-какие формальности, а затем... Куда мы отправимся?
— О, я не знаю. Греческие острова. Северная и Южная Америки. Сейшелы. Гавайи. Куда-нибудь, где я не был. А, может, посетим все эти места.
— Почему бы и нет?
— А мы сможем? — Гаррисон почувствовал нарастающее возбуждение, словно вышел на свежий воздух после долгого пребывания в прокуренном баре.
— Ну, конечно. Хотя прежде нам надо вернуться в Германию, в Харц. Это теперь твое поместье, ты знаешь.
Возбуждение Гаррисона угасло.
— Да, я знаю. Но почему мы должны сначала поехать туда и на сколько? Теперь.., это место будет выглядеть... — (он чуть не сказал “мертвым”) — ., пустым.
— Но ты должен кое с кем встретиться. Сердце Гаррисона на секунду замерло.
— С кем-то, кого я знаю? Невозможно, он думал о Вики.
— Нет, нет, вы не знакомы. Нет, не так. По крайней мере, она знает тебя.
Гаррисон нахмурился. Он никак не мог вникнуть в смысл слов Вилли. Смысл был, но скрытый, глубокий.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю о Сюзи, той “С” в твоем гороскопе.
— “О в моем... Черная собака? Сюзи — собака?
— Самая настоящая. Черная красавица доберман-пинчер. Ей всего один год, она влюблена в своего хозяина и отчаянно жаждет видеть его.
— Своего хозяина? — Гаррисон не улавливал смысла в словах Кениха.
— Тебя, Ричард, тебя! Гаррисон покачал головой.
— По-моему, я чего-то не понимаю.
— Значит, ты забыл, что рассказывал тебе Томас. Сюзи была обучена на твой запах, твою одежду, образцы из тебя, твоего тела. Она знает и любит запах твоей крови, пота, даже твоей мочи. Она с нетерпением ждет, когда услышит твой голос. Ее сердце бьется для того, чтобы слышать твой смех, окрик, команду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});