Читать интересную книгу Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская

Мы глядели и хвалили красоту и тонкость работы и считали золото. Вдруг во время разговора о смерти Виллибальда, до нас донесся слабый, подавленный крик, по-видимому, женский. Я должен прибавить, что в акустическом отношении этот кабинет приора был устроен так, что в него проникали явственно даже самые отдаленные звуки.

— Что это значит? — воскликнул Бенедиктус, с пылающим взором. — Крик этот доносится из нашего коридора, а не из подземелья. Кто мог силой завести сюда женщину? Пойдем.

Он повел меня, и мы тихонько пошли коридором, прислушиваясь у каждой двери, но не слышно было ничего, кроме спокойного и сильного дыхания спящей братии. Вдруг послышался более явственный крик.

— А! — закричал Бенедиктус. — Это здесь.

Мы отчетливо услыхали женский голос, прерывистый, вследствие сильного волнения:

— Негодяй! Чудовище, не подходи ко мне, или я убью себя…

— Это Розалинда, — сказал пораженный Бенедиктус. — Мауффен, подлец, имел дерзость увлечь ее из церкви. Это она кричала. — Он попробовал отворить дверь, но она не подавалась. — Он заперся изнутри, — прошептал приор и, ударив в дверь кулаком, закричал: — Отвори, брат Бруно, это я — приор. Приказываю тебе!

Услышав голос Бенедиктуса, Розалинда радостно закричала:

— О! Отец крестный, спасите меня!

Но почти в ту же минуту в комнате поднялся шум, как будто происходила какая-то борьба. Мы пробовали опять отворить дверь, но на шум уже явилось подкрепление; двери келий отворялись, и со всех сторон подходили встревоженные и перепуганные монахи.

Одним из первых появился брат Себастьян. Он понял, что питомец его готовится совершить какое-нибудь злодеяние, и плечом вышиб дверь, опрокинув тяжелый дубовый сундук и массивный аналой, заграждавшие вход.

Следующая картина представилась нам. Розалинда, бледная, как тень, стояла, прижавшись к стене, и защищалась маленьким кинжалом от Мауффена, который, позеленев от бешенства, старался схватить ее. Увидев приора, Розалинда, изнуренная, выпустила из рук кинжал и протянула к нему руки; в ту же минуту Мауффен, прежде чем кто-нибудь успел помешать ему, схватил оружие и со словами:

— Умри и не доставайся ни мне и никому, — вонзил кинжал в грудь молодой женщины, испустившей глухой крик и упавшей, обливаясь кровью.

Бенедиктус железной рукой схватил Мауффена за шиворот, но слишком поздно. Преступление уже свершилось. С минуту все мы стояли, пораженные, неподвижно. В двери толпились бледные, испуганные монахи, поднимая факелы и ночники, которые освещали Розалинду, распростертую, с печатью смерти на лице, и Мауффена, с кровавым оружием в руках. Бенедиктус держал злодея; как вдруг тот обернулся и хотел ударить приора, но прорвал только рясу, потому что брат Себастьян схватил его и повалил на землю.

— Веревок! Связать его так, чтобы он не мог шевелиться, — закричал Бенедиктус неузнаваемым голосом и с гневом, странным образом противоречащим его обыкновенной сдержанности и хладнокровию.

В одно мгновение скрутили злодея, дерзнувшего поднять руку на самого приора и нарушившего монастырский закон, завлекши в свою келью с низкими намерениями женщину и притом высокорожденную, супругу одного из богатейших вельмож страны.

Пока связывали Мауффена, уже прибежал Бернгард, наш ученый врач. При моей помощи он поднял Розалинду, положил на кушетку и, не теряя времени, сорвал окровавленный корсаж, чтобы осмотреть рану. Никогда еще в нашем строгом монастыре не было подобного случая, и, подняв голову, я увидел не один горящий взор, устремленный на молодую женщину, неподвижно распростертую, точно великолепная статуя, и окруженную массой черных волос, которые не в состоянии был сдержать маленький чепчик. Бенедиктус также заметил волнение братьев и жестом приказал очистить келью, но в дверях и в коридоре стояла толпа и высовывались головы.

— Воды и бинтов, — крикнул в эту минуту отец Бернгард. — Рана серьезна, но вовсе не смертельна.

— Но что мы будем делать с молодой графиней? — проговорил Бенедиктус, нахмурив брови. — Невозможно оставить ее здесь, а куда перенести в таком состоянии?

В это время в коридоре раздался шум и послышалось имя графа фон Рабенау. Тесные ряды монахов расступились, и на пороге появился Курт. Я тотчас узнал его, хотя он очень похорошел; белокурая шелковистая бородка обрамляла его лицо и придавала мужественный вид женственным чертам.

Он узнал, вероятно, о смерти зятя и поехал к жене, а один из перепуганных братьев привел его к нам. Увидев неподвижно лежавшую и окровавленную Розалинду, он побледнел.

— Умерла? — воскликнул он, окидывая келью страшным взглядом, как бы ища злодея.

— Не отчаивайтесь, граф, — возразил Бернгард. — Рука Господа отстранила оружие, и благородная дама может быть спасена!

Курт бросился к Розалинде, и взгляд его сверкнул гневом при виде беспорядка в ее туалете. Он снял свой плащ и прикрыл жену; потом, повернувшись к Бенедиктусу, сказал ему грозно:

— Преподобный отец, вы дадите мне отчет в случившемся и объясните, как противно всяким законам, общественным и человеческим, подобное покушение могло произойти в вашем монастыре? Теперь место для моей жены не здесь; за ней должны ухаживать женщины, а не монахи.

Не дав Бернгарду времени окончить первую перевязку, он осторожно поднял тело Розалинды, завернул в свой плащ и, повернув к нам искаженное злобой и отчаянием лицо, проговорил:

— Укажите мне ближайшую дорогу в монастырь урсулинок!

Один из братьев предложил сопровождать его, другие монахи расступились перед ним, и Курт вышел со своей окровавленной ношей.

— Теперь отправляйтесь все к себе, — сказал Бенедиктус, делая монахам знак разойтись.

Мы вернулись вдвоем в его помещение, где вымыли руки.

— Что сделаешь ты с негодяем? — спросил я.

— Сгною в тюрьме, и, таким образом, мы от него избавимся. Но мне искренне жаль Розалинду и ее мужа, совершенно неповинных, сделавшихся жертвою этого исчадия ада, который вполне заслужил свое наказание. Помнишь, Санктус, распространившиеся одно время слухи о безумной любви Мауффена к графине Рабенау. Это он убил бедного Лео фон Левенберга. Многие принимали даже его благочестивое пострижение за шаг отчаяния, сделанный из-за брака молодой женщины с Куртом фон Рабенау.

* * *

На другой день утром молодой граф явился в монастырь и имел продолжительный разговор с приором, в котором они объяснились по поводу ужасного события. Он сообщил нам, что положение Розалинды хотя и очень серьезно, но не безнадежно; отец Бернгард, посетивший больную, подал большие надежды.

Мауффена даже не судили. Преступление его было до того очевидно, что пожизненная тюрьма являлась ему естественным наказанием; его поместили в одну из подземных темниц, предназначенных для этой цели.

После этого, жизнь наша пошла прежним порядком, но через несколько месяцев спокойствие было снова нарушено важными событиями.

Прежде всего, Мауффен исчез из тюрьмы; побег этот, совершенно непонятный, сначала серьезно обеспокоил нас, но так как этот негодяй не появлялся нигде и не подавал признаков жизни, мы успокоились, а одна неожиданная встреча заставила забыть о нем.

* * *

Однажды вечером, когда мы с Бенедиктусом заняты были проверкой счетов монастырской кассы, в дверь постучали, и брат сообщил нам, что два монаха, возвращавшиеся в монастырь, нашли на дворе человека, еле живого от голода, в рубище, но по языку и манерам принадлежавшего не к простому классу; из сострадания братья привели его в аббатство и просят распоряжений приора. Бенедиктус приказал позаботиться о незнакомце, дать ему все необходимое, а через несколько дней, когда несчастный отдохнет и оправится, он сам переговорит с ним и увидит, что можно для него сделать.

Несколько дней спустя, когда мы проходили перед ужином в столовую, я увидел сидящего у двери человека, показавшегося мне знакомым; он был средних лет и широкоплеч, лицо его, изнуренное нищетой и развратной жизнью, имело выражение гадкое и жестокое; борода и волосы, ярко рыжие, окаймляли некрасивое лицо. Я повернулся к Бенедиктусу, чтобы поделиться с ним своими впечатлениями, когда увидел, что он провел рукою по мгновенно побледневшему лицу. Поборов волнение, он прошел, благословив незнакомца, склонившегося до земли при его приближении. Только в одном из коридоров он остановился и, порывисто сжимая мою руку, проговорил глухо:

— Узнал ты его? Он сам пришел предать себя в мои руки и не избегнет теперь моего мщения.

— Возможно ли, — сказал я, — это…

— Вальдек, — докончил Бенедиктус, и в глазах его сверкнула молнией радость удовлетворенной мести.

С этой минуты друг мой совершенно погрузился в мысль о мести, которой хотел вдоволь насладиться. Прежде всего, Вальдек исчез, и я узнал, что он находится в одной из темниц, где жизнь хуже смерти. Часто Бенедиктус сам спускался в это ужасное место, и, когда возвращался оттуда, на лице его ясно выражалось чувство удовлетворенной жестокости.