и м-младшего нет смысла искать по э-этой фамилии. Мой з-знакомый и так все б-базы перерыл… Мы ведь д-даже имени этого б-брата не знаем, – развел руками Роман. – Но ф-фамилия т-такая точно нигде не п-проходит в сочетании с именем.
– Вот блин… Слушай, а если я все-таки придумала это все и никакой Тиханевич не имеет отношения к Вознесенскому?
– Т-тогда просто напишешь х-хорошую статью о с-старом уголовном деле, – пожал плечами Васильев. – Что ты т-теряешь? Н-ничего. Зато т-теперь есть з-знакомства в УВД – т-тоже неплохо.
– Но это уже будет не расследование, – огорченно сказала Васёна. – Вон наш трамвай. Поедем в гости?
– К кому?
– Ну, Рома! К нам, к кому еще? Папа рад будет…
– Т-так и не разговариваете? – тут же раскусил ее маленькую хитрость Васильев. – А м-меня в качестве г-громоотвода берешь?
– Ну, пусть так… Он же молчит как сыч целыми днями, так и свихнуться недолго, – пожаловалась она, входя в заднюю дверь остановившегося перед ними вагона. – А с тобой, может, хоть новости обсудит.
– Вот т-ты м-мертвого уговоришь, – рассмеялся Роман, входя следом за ней и продвигаясь по салону. – Давай т-тогда хоть в к-кондитерскую зайдем, торт к-купим, он же л-любит.
Владимир Михайлович работал – из кабинета доносился стук по клавишам, и даже в этих звуках Васёна мгновенно угадала раздражение, сразу представив картинку: отец сидит, чуть ссутулившись, за столом, слева чашка чая, справа – пепельница и сигареты, руки летают над клавиатурой, выбивая настоящую чечетку, а лицо его при этом сосредоточенное, даже злое, и нижняя губа наверняка чуть прикушена слева.
Зажмурившись на секунду, чтобы прогнать видение, Васёна шумно выдохнула и сказала Роману, уже успевшему снять куртку и поставить коробку с тортом на небольшой комодик под зеркалом:
– Ты зайди к нему, поздоровайся, а я пока чайник поставлю.
– Т-трусиха! – шепотом ответил Роман. – Торт п-прихвати на кухню.
Он скрылся в глубине квартиры, и вскоре из кабинета перестал доноситься стук, зато стали слышны мужские голоса, оживленно что-то обсуждавшие.
Васёна выдохнула и отправилась на кухню, прихватив торт.
Стол к чаю она накрыла по всем правилам, так, как любил отец: чтобы скатерть, красивые чайные пары, тарелки, крутящаяся подставка для торта с изящной керамической лопаткой в тон. И сахар непременно рафинад, со щипчиками на краю сахарницы. Добавив к этому еще вазочку с вишневым вареньем, розетки под него и позолоченные ложечки с длинными ручками, Василиса полюбовалась работой и громко позвала:
– Мужчины, у меня все готово! Давайте пить чай!
Ее расчет оказался верным: в присутствии Романа отец не стал продолжать свой бойкот, общался как ни в чем не бывало, даже шутил, и у Васёны немного отлегло – это была первая такая крупная ссора в ее жизни.
Когда Роман ушел, отец, наблюдая за тем, как Василиса убирает со стола, вдруг сказал:
– Шла бы ты замуж за него, Васька.
У нее дрогнули руки, и чашка выскользнула на пол, разлетелась от удара о кафель.
Васёна присела, начала собирать осколки:
– Он меня не приглашал.
– Глупости не говори. Он и у меня сегодня спрашивал, как я отнесусь, если он тебе предложение сделает.
У Василисы запылали уши, стало почему-то очень неловко и страшно поднять глаза на отца, и она так и сидела на корточках с черепками чашки в руках.
– Ну, что не спросишь, как я ответил? – словно не замечая ее состояния, продолжал Владимир Михайлович, закуривая сигарету.
– И… как ты ответил?
– Сказал, что ты стала настолько взрослая, что в моих советах уже не нуждаешься.
– Звучит как оскорбление… – пробормотала Васёна, вставая и открывая дверку шкафчика, где стояло мусорное ведро.
– В общем, не крути ему мозги, Васька, позовет замуж – иди. Я хоть спокоен буду.
– Мечтаешь разделить головную боль с Ромкой? – пошутила Василиса.
– Ничего смешного. Может быть, хоть он как-то будет влиять на тебя, раз уж я не могу.
– Папа, – решительно произнесла она, подвигая стул и садясь напротив отца, – скажи честно: ты знаешь о деле Бегущего со смертью больше, чем хочешь показать? Ты ведь знаком с Колесниковым, так? И знаком ты с ним как раз с тех пор. И есть еще одно… Я вспомнила, как видела в твоей руке фоторобот Вознесенского, я вспомнила это так четко, как будто мне показали снимок. Я видела твою руку и это изображение – я не могла такого придумать. Папа, что ты скрываешь от меня?
Владимир Михайлович вдруг поднялся, погладил дочь по голове и глухо сказал:
– Не проси, Васька… я не готов говорить об этом. И не уверен, что буду готов когда-то. Прости. – И он быстро вышел из кухни, а через минуту в его комнате вдруг защелкнулся шпингалет, чего прежде не было никогда.
Город Вольск, наши дни
– Вадим Сергеевич, можно к вам?
Резников поднял голову от клавиатуры и удивленно посмотрел на вошедшую в кабинет молодую женщину:
– Вы ко мне?
– Да. – Голос был знаком, но в остальном женщина никого не напоминала, и Вадим быстро бросил взгляд на ежедневник – нет, сейчас у него было «окно», а после – молодой человек, проходивший реабилитацию.
– Погодите… но вы не записаны.
– И что, ты меня без записи не примешь? – улыбнулась женщина, и только теперь Вадим понял, кто перед ним.
Он вышел из-за стола, обошел Еву, оглядывая ее с ног до головы, и восхищенно произнес:
– Ну, ты даешь…
– Не нравится? – Она коснулась рукой волос ровно тем жестом, каким обычно поправляла узел на шее, но теперь там ничего не было, и Ева рассмеялась: – Долго буду привыкать… и шее холодно.
– Слушай, но это же… ты же совсем другая, я только по голосу и узнал, и то не сразу! – Вадим продолжал разглядывать ее, и Ева смутилась:
– Ну, хватит…
– Как ты решилась? Такие волосы отрезать…
– А я их продала, – беззаботно заявила она, чувствуя себя в этом кабинете впервые как-то иначе, чем прежде.
– Как – продала?
– Ну как все продают? Как украшения продавала, так и волосы… и денег вышло очень прилично. Ты ничего не сказал про мой новый образ.
– Ты восхитительна, – честно признался Резников, все еще не придя в себя окончательно. – И накрасилась так…
– Ну, это не сама, я ж не умею… девчонки помогли в парфюмерном магазине. Ты не представляешь, сколько я всего накупила… наверное, за всю жизнь столько пакетов в дом не приносила – такси пришлось брать.
– Удовольствие получила?
– Знаешь, да! – Ева привычно забралась в кресло, но сегодня и в нем сиделось как-то иначе, чем неделю назад. – Оказывается,