вызвало жуткую тревогу у Мисаки.
Как и говорил Робин, уличные бои были грязными и полными обмана. Он мог говорить, что у банд в Северном Конце был кодекс чести, но Мисаки была уверена, что никакой кодекс не защитит честного парня, как он. Ей было не по себе, пока она думала, какие монстры в переулках могли использовать доброту Робина, и что они могли с ним сделать… Вопрос бы не в том, умрет ли он. Вопрос был в том, умрет ли он быстро, с целым духом, или медленно, когда все зло мира порвет в нем оптимизм на кусочки.
Робин был сильным бойцом, но она знала, что хватит меткой иглы, чтобы повалить великана. Были сражения, где можно было победить беспощадностью. Один миг колебаний или мягкости против опасного противника мог стоить Робину жизни. Тот свет погас бы. Мысль создала безумную панику в Мисаки.
— Но ты убил бы, — сказала она, звучало как мольба, требование, — если придется.
— Нет.
— Даже серийного убийцу? Насильника? А того колдуна, о котором мы слышали, который скармливает врагов диким зверям?
Робин покачал головой.
— Это не мне делать. Миру не нужен еще один сильный теонит, пытающийся навязать свою идею справедливости городу адинов. Я не буду таким.
— А спасение своей жизни? — осведомилась она. — Если можно будет спасти тебя или врага…
— Я найду способ избежать смертей.
— А если не сможешь? — наставала она. — Если они слишком сильны, другого выхода нет, тогда ты убьёшь?
— Нет, — тут же ответил Робин. — Слушай, первые борцы с преступностью Ливингстона убивали людей, и все они умерли жестоким образом до своего времени.
— О, ладно, — сказала Мисаки, используя каритианский сарказм, чтобы скрыть тревогу. — Это очень успокаивает.
— Я о том, что попытки зарезать преступника раньше, чем он ударит тебя, не обязательно хорошая стратегия.
— Это самое глупое, что я слышала, — рявкнула Мисаки, — и ты уже сказал много глупостей сегодня, — она не знала, как это работало с уличными бойцами, но каждый мечник знал, что первый удар был важен.
— Я просто пытаюсь сделать все лучше.
— Ты — идиот.
Робин пожал плечами.
— Мой брат говорил так, когда мы были маленькими. Я не передумал.
Мисаки глядела на Робина, кусая щеку изнутри, внутри нарастал странный гнев.
И она толкнула его.
Обычно изящный боец растерянно пискнул, и Мисаки испытала миг ужаса, думая, что он упадет — что она убила его — но он сохранил равновесие на краю крыши.
— Мисаки! — он повернулся к ней, температура поднялась от ярости. — За что?
— Я не знаю… — было странно, как приятно было видеть гнев на его лице, знать, что он не хотел умирать. — Мне нужно было убедиться, что ты адекватный.
— Что с тобой такое?
— Я не хочу, чтобы ты умирал.
— Мисаки, — он покачал головой. — Я не знаю, о чем ты думаешь, но я могу о себе позаботиться.
— Я знаю, — сказала она. — Я не уверена, что ты сделаешь это.
— Сделаю.
— Да? Как много раз ты мог одолеть Яотла Техку сегодня, пока он не прижал мачете к твоей шее? Сколько раз ты будешь рисковать своей жизнью, чтобы спасти преступника, который этого не заслуживает? Как долго ты сможешь так держаться, пока не умрешь?
— Если нужно убивать, чтобы это работало, я умру. Я видел многих теонитов, ставящих свои жизни выше других, потому что они считали себя правыми. Я не буду один из них.
— Ты не понимаешь? Ты умрешь!
— Тогда я умру правильно! — он шагал к ней, но раненая нога не выдержала, и он упал.
— Робин! — Мисаки бросилась и схватила его за руку, когда он потянулся к ней.
Зная, что ей не хватит веса, чтобы удержать обоих, даже если бы она стояла прочно. Мисаки бросила весь вес назад. Они рухнули на бетонную крышу вместе, Робин оказался на ней. Он уперся ладонями, не дав своему телу раздавить ее, но Мисаки ощутила прилив жара от такой близости.
«Великий Наги! — ошеломленно подумала она. — Он такой тёплый!» — не обжигал, не был как голубой огонь Матабы. Просто… теплый. Он выдохнул, и жар задел ее холод паром. Мисаки ощутила, как ее лицо покраснело.
— Прости! — громко сказала она.
— Прости, — Робин отпрянул от нее, и она села, фыркнув, благодарная, что он не ощущал ее усиленно. Иначе он ощутил бы, как трепетало ее сердце за возмущением на лице. Хотя теперь она прислушалась, его сердце быстро билось. Он… он просто чуть не умер. Наверное, причина была в этом. — Спасибо, — сказал он. — Я…
— Больше так не делай! — выпалила Мисаки, удивленная силой эмоций в голосе. Это потрясало и Робина, он моргнул.
— Что не делать? — спросил он. — Не падать со здания?
— Не пугай меня так! Я говорила тебе не стоять у края, идиот! Говорила!
Мисаки глядела на него, ее щеки пылали, она ощущала гнев, но увидела перед собой свою цель.
— Ты меня толкнула, — ошеломленно сказал Робин.
— Ты меня довел, — рявкнула она.
— Почему ты так злишься на меня?
— Потому что ты мне нравишься! — закричала Мисаки, не думая. Глаза Робина расширились, и она ощутила, как покраснела сильнее, все ее лицо точно стало ярко-розовым.
— Ты… что?
— Я… уважаю тебя, — исправилась она, щеки пылали. — Я уважаю то, что ты не убиваешь, и я попытаюсь быть осторожнее с клинками в будущем, но мне нужно, чтобы ты что-то понял.
— Да? — настороженно сказал Робин.
— Если я подумаю, что твоя жизнь в опасности, я убью за тебя.
— Что? Я не хочу, чтобы ты так делала.
— Это не тебе решать.
— Я не хочу, чтобы ты убивала хоть кого-то в этом городе.
— Тогда лучше не попадай в смертельную опасность, — сказала Мисаки.
— Что?
— Это просто, — Мисаки встала над Робином. — Хочешь оберегать убийц и наркоторговцев, не давай им тебя убить. Я прошу лишь сохранить себя живым. Ты же можешь это сделать?
Робин вздохнул, прижал ладонь к лицу.
— Только ты можешь предложить предложение помощи в угрозу.
— Просто пообещай, что ты будешь осторожнее со своей жизнью.
— Это странно.
— Пообещай мне!
— Ладно. Обещаю, что постараюсь.
* * *
Следующим утром Мисаки проснулась рано, пошла к Коли Куруме в башне Филдстон. Первогодки обычно не получали свои мастерские, но они обычно и не могли строить свои компьютеры и голографические проекторы.
Таджака сидел за столом, сутулясь, широкие ладони двигались над его работой, как пауки. Многие нуму не использовали скорость теонита, Коли использовал ее, и его пальцы двигались быстро, как его мозг.
— Нуму Курума? — сказала он, открывая дверь. — Прости, что мешаю…
— Я же говорил,