чего они жаждали – статус, богатство, – не имело для него никакого значения. Отказываясь от шахских подарков, он подрывал статус других чиновников в глазах правителя. Но он также подрывал и свой собственный статус, который являлся для него одновременно предметом гордости и презрения. Мать тоже бахвалилась своими резкими высказываниями в адрес королевской семьи и враждебных чиновников. В этом и заключалась беда моих родных: они хотели, чтобы власть имущие реализовали их идеалы, но сами не желали пятнать себя политической деятельностью. Это отчасти объясняет навязчивую симпатию родителей тем, кто впал в немилость правящей элиты, хотя они сами к этой элите принадлежали.
Несмотря на уверенность отца, на протяжении всего этого эйфорического периода я чувствовала в нем глубокую тревогу, подводным течением пронизывающую всю нашу жизнь и проникавшую даже в мои сны. Время от времени, когда политические разногласия обострялись, он говорил нам: «Я подал в отставку, но шах отказался принять заявление». Хотя мать впоследствии не раз повторяла, что предвидела катастрофический поворот, который примет отцовская карьера, он не рассказывал ей о своих проблемах, а поскольку она всегда тревожилась из-за всего подряд, не думаю, что она могла почувствовать реальную угрозу. Когда отец возвращался домой на десять минут позже положенного, или неожиданно звонил телефон, или на лицах домашних появлялось обеспокоенное выражение, она немедленно вскрикивала «что? что стряслось?», и в голосе ее слышался такой накал, будто она гордилась своей тревогой.
Ее давнишнее соперничество с отцом и фоновое неудовлетворение жизнью не позволяли ей в полной мере насладиться новыми обстоятельствами, но она получала искреннее удовольствие от власти, которой они ее наделили. Однако даже в этот период она постоянно напоминала нам о своей чудесной жизни с Саифи в доме своего свекра. Она будто боялась, что, признав, какое удовлетворение приносит ей жизнь с отцом, она тем самым предаст Саифи. «В доме Сахама Солтана всегда было так шумно и суетливо, – говорила она. – Политики тогда были другими, у них был характер». Однажды отец, будучи в хорошем настроении, произнес спокойно, но с явным сарказмом: «А ты замечала, что когда твоя мама вспоминает дни былой славы, она никогда не упоминает о Саифи? Что такого замечательного он сделал? Кроме того, что был сыном своего отца – он хоть чего-нибудь добился? Ее послушать, так мой главный недостаток состоит в том, что я не умираю».
Порой мы впадаем в слишком сильную зависимость от представления о себе, созданного нашим собственным воображением, и уже не можем от него отказаться. Мать с самого начала решила, что брак с моим отцом был ошибкой, жалким подобием ее жизни с Саифи, и, хотя все очевидно свидетельствовало об обратном, она так и не смогла отказаться от своего первоначального убеждения. Тетя Мина говорила, что мать очень любила отца, но не умела проявлять любовь, и та выражалась в тревоге за его безопасность, агрессивной защите его действий на политическом поприще и беспрестанном беспокойстве о его здоровье. Но я бы не стала спорить, что она на него злилась; это было очевидно.
Глава 12. Мэр Тегерана
Почти каждое утро отец выходит из дома около пяти. Перед тем, как поехать в мэрию, он любит прокатиться по городу, иногда заглядывает в пожарные части и на санэпидемстанции и частенько наведывается на большой фруктовоовощной рынок Тегерана, к его неофициальному начальнику хаджи Тайебу. Поговаривают, что раньше тот сам устанавливал цены на рынке, запугивая торговцев. Отец гордился, что ему удалось приручить Тайеба и заставить его соблюдать муниципальные правила и постановления.
У матери имелась своя шпионская сеть, с помощью которой она вмешивалась в городские дела. В чем-то она знала Тегеран гораздо лучше отца. Всю свою взрослую жизнь она бродила по улицам города в поисках самых качественных товаров и выгодных цен, торговалась, умасливала, ссорилась и заводила друзей среди хозяев магазинов. Она знала, что торговцы фруктами припрятывали лучший товар и продавали его богатым клиентам по завышенным ценам; друзья и знакомые названивали ей и доносили на мясников и пекарей. Чувственность, которой ей так не хватало в личных отношениях, проявлялась в ежедневных вылазках на рынок, где она устраивала скандалы, а спустя минуту уже флиртовала и любезничала с торговцами. Она могла по полчаса болтать с продавцом фруктов, держа в руке апельсин или яблоко, нюхая его, осматривая кожицу и угадывая, какой у плода вкус. Сопровождая ее в этих походах, я чувствовала, что мы сближаемся, как в детстве, когда, рассеянно держа меня за руку, она переходила от магазина к магазину, уверенно ориентируясь в мире шоколада, кож и специй.
Мои родители воспринимали Тегеран совершенно по-разному, и это влияло на их представление об Иране в целом. Отец любил город и интересовался его прошлым, но также стремился модернизировать его и оставить свой след в истории. Матери же нравился некий абстрактный образ Тегерана, его обычаи и ритуалы, пыльные переулки, где жили традиции, сохранить которую она считала необходимым любой ценой. Иногда, переходя из лавки в лавку, оглядывая и ощупывая товар, она словно хотела удостовериться, что реальность была именно такой, какой она ее представляла. Само собой, у нее были враги, люди судачили за ее спиной, но здесь, на городских улицах, ей подчинялись и ее уважали – в отличие от собственного дома.
Ей нравилось нарушать отцовские правила и порядки, и она часто приглашала к нам домой своих любимых торговцев. По пятницам у нас можно было встретить не только репортеров, но и зеленщиков или пекаря-армянина, вежливо сидящего на краешке стула. Раздосадованный отец твердил, что это могут воспринять как фаворитизм. «Меня обвинят в коррупции, скажут, что я брал взятки, – предупреждал он. – Так делать нельзя». Дошло до того, что он втайне от матери просил торговцев не приходить к нам домой, и те слушались, как слушались наши слуги, которых он подкупал, чтобы они не обращали внимания на истерики матери и не увольнялись.
Примерно через три недели после моего возвращения из Ланкастера мы с родителями пошли навестить аму Саида. Мохаммад напросился с нами. Он охладел к химии и задумал более грандиозный проект: решил организовать домашнюю библиотеку. Он уже раздобыл себе экслибрис и придумал для него название – «Процветающий Иран», в честь журнала, который основал и возглавлял отец, когда работал в организации планирования и бюджета. Совершенно не стесняясь, Мохаммад выпрашивал книги у родственников и друзей. Родители всячески его поощряли. Даже мать, постоянно упрекавшая нас обоих, что мы слишком много читаем, решила, что этот проект очень хорош, и хвалилась