class="p1">Я могла бы остаться. Я осталась бы, будь я одна.
Но я больше не одна.
Я разворачиваюсь и бегу прочь.
Данте
Я не верю, что она действительно улетит.
Я думаю, она любит меня. Поэтому считаю, что она останется.
Но я не прав.
На следующее утро она улетает в Лондон.
И уже не возвращается.
Симона
Возможно, если бы той ночью я не была такой замерзшей и испуганной, я бы приняла иное решение.
Возможно, если бы мне не было так плохо в Лондоне…
Всю беременность у меня был гиперемезис. Меня тошнило по двадцать-тридцать раз за день. Я так похудела, что от меня остались одни кости. Врачи поставили мне капельницу, чтобы я не умерла от обезвоживания.
Во втором триместре меня госпитализировали.
Ребенок родился в середине третьего, на тридцать пятой неделе. Он был крошечный. Боже, какой же крошечный – всего 5 фунтов 2 унции[25]. Явившись на свет, он не заплакал. Он выглядел посиневшим и сморщенным. Едва живым.
Роды были кошмаром. Мне дали закись азота для обезболивания, но она не подействовала. У меня начались галлюцинации – мне казалось, что медсестры – демоны, которые пытаются разорвать меня на части, а врач – монстр в маске человека.
Мне казалось, что Данте приехал в больницу и теперь стоял в дверях, не сводя с меня взгляда. Я умоляла его простить меня за отъезд. За то, что не рассказала о ребенке. Но он не отвечал – лишь смотрел на меня холодным яростным взглядом.
Когда я пришла в себя после родов, я поняла, что лишь одно из моих видений было правдой – Данте не простит меня, если узнает. Никогда и ни за что.
Мои родители прилетели в больницу. Они не знали о моей беременности – я заставила Серву поклясться, что она не расскажет. Mama плакала и вопрошала, почему я хранила такой ужасный секрет. Tata хмурился и требовал ответа, знает ли Данте о том, что сделал со мной.
– Нет, – прошептала я, – я не говорила с ним. Он не знает.
Из-за того, что младенец был крошечным, и из-за проблем с дыханием, его поместили в инкубатор в отделении интенсивной терапии. Я почти не видела его и совсем не подержала на руках. Я знала лишь, что у него копна темных кудряшек и крохотное слабое тельце.
Мне продолжали давать лекарства, и я постоянно хотела спать. Когда я просыпалась, младенца не было рядом.
Проснувшись на третий день, я вижу перед собой родителей. В палате больше никого нет – ни медсестры, ни Сервы.
– Где ребенок? – спрашиваю я.
Mama переводит взгляд на отца. Ее лицо бледное и осунувшееся.
Родители одеты в костюмы – не парадные, но достаточно близко к тому, словно им предстоит посетить какое-то мероприятие. Или они на мероприятии прямо сейчас.
На их фоне я чувствую себя отвратительно – неумытая, непричесанная, в дешевой больничной сорочке.
Интересно, другие люди тоже чувствую себя недостойными на фоне своих родных?
– Мы должны обсудить, что ты планируешь делать, – говорит mama.
– Вы о чем? – спрашиваю я.
– О твоем будущем.
Раньше слово «будущее» отливало для меня яркими красками. Теперь оно звучит глухо и пугающе. Как длинная мрачная дорога в никуда.
Я молчу. Я не знаю, что сказать.
– Пришло время вернуть жизнь в обычное русло, – говорит tata. Его голос звучит размеренно, но на лице застыло суровое выражение. Он кажется не сердитым… но разочарованным. – Ты приняла слишком много неверных решений, Симона. Пора взяться за ум.
Я сглатываю, во рту пересохло.
– Что ты имеешь в виду?
– Вот как мы поступим, – говорит отец. – Твоя сестра тайно усыновит ребенка, станет ему матерью и вырастит, как своего. Ты поступишь в Кэмбридж на зимний семестр, получишь образование и устроишься на работу. Ты никому не расскажешь о своей нелепой интрижке. Вся эта уродливая глава твоей жизни останется позади.
Я молча лежу на кушетке, пока на меня сыплются все эти безумные утверждения.
– Я хочу увидеть своего сына, – наконец говорю я.
– Этого не будет, – отвечает tata.
– Где он?
– Это не твоя забота.
– ГДЕ ОН? – кричу я.
– Он уже дома с Сервой, – отвечает mama, пытаясь меня успокоить. – О нем прекрасно заботятся. Ты знаешь, как чудесно твоя сестра ладит с детьми.
Это правда. Серва любит детей. Она практически вырастила меня.
Но от этого ничуть не легче. Я хочу увидеть своего малыша. Я хочу видеть его личико.
– Я не откажусь от него, – шиплю я отцу.
Он смотрит прямо на меня, наши взгляды встречаются. В его глазах читается гнев.
– Думаешь, ты можешь позаботиться о ребенке? – резко бросает tata. – У тебя нет ни цента личных денег. Как ты собираешься его прокормить? Где вы будете жить? Если ты хочешь спустить свою жизнь в унитаз, я не собираюсь это спонсировать. И какая из тебя выйдет мать? Ты сама еще ребенок. Посмотри на себя. Ты едва можешь подняться с постели.
Более мягко mama добавляет:
– Симона… Я знаю, что малыш тебе небезразличен. И он важнее твоих собственных эгоистичных желаний. Сейчас для тебя неподходящее время становиться матерью. Потом – да, но сейчас… ты еще не готова. Ему это будет не на пользу. И подумай о своей сестре…
– При чем здесь она?
– У Сервы не будет другого шанса стать матерью.
Впервые их слова по-настоящему задевают меня. Все, что я слышала до этого, было не более чем белый шум, к которому я не собиралась прислушиваться. Но эта фраза… ранит меня.
Mama смотрит на меня мягким взглядом голубых глаз.
– Она уже его любит, – говорит она.
– Ты должна дать ей это, – говорит tata. – Позволь ей вырастить этого ребенка. Позволь ей испытать это. У тебя впереди вся жизнь. У Сервы – нет. Это ее единственный шанс.
Они перепробовали разные аргументы, но этот действительно ударил по больному.
Возможно, я смогла бы выстоять против их угроз отречения или страха растить своего сына в одиночестве и бедности.
– Смотри, – говорит mama.
Она протягивает мне телефон.
На экране я вижу свою сестру. Она сидит в кресле-качалке с крошечным свертком на руках. Я не вижу лица малыша – он завернут в одеяло, на голове вязаная шапочка, а лицо повернуто к Серве.
Но я вижу лицо сестры.
Я вижу, с какой нежностью, любовью… и радостью она смотрит на моего