Выдержав паузу, чтобы «дошло» до публики то, что он изволил изобразить, он довольно развязно и даже победоносно смотрит на всех: вот, мол, как!
— Ну что же, хорошо... — скажешь ему без особенного энтузиазма. — Вот что... давайте-ка без всяких разговоров и разборов повторим еще раз. Если пойдет так, как шло, — пускай, если потянет на что-нибудь другое — дайте себе волю, не стесняйте себя.
Он, не теряя времени, изобразит нам что-нибудь еще — такое же нелепое. Но, не подозревая истинного положения вещей, он входит во вкус и, когда во второй раз скажешь ему: «А ну-ка еще», — охотно принимается за дело: пожалуйста, хоть сто раз!
Ученики начинают понимать сущность происходящего — переглядываются, сдерживают улыбки... Девушка, партнерша нашего дебютанта, сначала смущалась, потом стала догадываться, что он просто не видит и не слышит ее, заставляет себя проделывать что-то противоестественное, наигрывает изо всех сил. Она увидела, что и всем смешны его ухищрения, самоуверенность и самодовольство. Она тоже развеселилась, но потом взглянула на него, и ей стало неловко, ей стало его очень жаль, и она почувствовала потребность... спасти его.
Когда я предложил проделать этюд с этим текстом в четвертый раз, она долго и серьезно вглядывалась в партнера — все хотела найти путь к нему, «пробить» его скорлупу. Наконец придвинулась к нему, положила свою руку на его руку... Он посмотрел на нее удивленно, она выдержала этот взгляд и сердечно, дружески, просто спросила: «Вы отсюда куда?»
Он все смотрел на нее, и было ясно, что увидел он ее толком только сейчас. До этого она была для него чем-то вроде бутафорской куклы; теперь же ее вид, ее глаза, ее обращение задели его за живое. Он уже не мог оставаться равнодушным и безучастным — ответное доверие, мягкость блеснули на его лице. «Домой»,— вырвалось у него — в том смысле, что, дескать, я свободен, я иду домой, но если я вам нужен — пожалуйста, я могу остаться, могу идти с вами... Она несколько смущенная его новым тоном, новым взглядом, встала. Он тоже встал за ней... и оба пошли к двери.
— Вот теперь хорошо! — скажешь им и без дальнейших рассуждений посадишь на место.
Вызовешь другую пару, дашь им текст этюда, а краем глаза все следишь за теми. Те еще не остыли: он все еще посматривает на нее, она — на него. Как будто их теперь уже связала какая-то ниточка.
— Ага! Вы все еще продолжаете? Все еще не можете разорваться?
Оба смущаются.
— Так и должно быть: началась жизнь, настоящая творческая жизнь. Вы переступили порог. До сих пор не было жизни, была подделка и фальшь. А как перешли через порог, так все — правда и жизнь.
Вторая пара кончит свой этюд, сядет на место, а первая все еще «доживает» случившееся; оба какие-то сосредоточенные, углубленные в себя, они еще украдкой посматривают друг на друга.
Они не подозревают, что за ними следят, и, когда вдруг неожиданно обратишься к ним: «Ну, а у вас, как я вижу, этюд еще продолжается?» — оба опять конфузятся и краснеют.
— Не смущайтесь, а радуйтесь! Вы на деле испытали сейчас, что значит по-настоящему жить на сцене. Если бы по окончании этюда все сразу разорвалось между вами, это значило бы, что и не было ничего. А раз что-то есть, оно не может разорваться, если бы вы даже этого и хотели.
— Теперь расскажите-ка нам, Любочка, как у вас все это произошло? С самого начала.
— С начала?.. Началось это, пожалуй, с того, что Василий Петрович в тех первых этюдах делал... не совсем то, что вот мы делали... Мне было немного смешно, да и ребята улыбались... Потом мне стало неудобно: чего смеяться, если человек еще не знает, что нужно... Вы сказали, чтобы мы проделали этюд еще раз — это был четвертый раз. Я повторила текст...
— А вам хотелось еще раз делать этюд?
— Да. Мне казалось — мы его можем сделать по-настоящему... а не выходил он из-за того, что, может быть, я мешала Василию Петровичу... Ну... повторили слова. Выбросила их из головы, взглянула на него... он мне показался каким-то легкомысленным, что ли... сидит, ножкой покачивает, галстучек поправляет... «А все-таки он не такой, он лучше», — подумалось мне... И вдруг мне представилось, что это мой двоюродный брат... приехал сюда недавно... он не знает, что я его родственница...
Только мне стало как-то неловко: он мой брат, а я вот уже много дней не говорю ему, кто я, а только подсматриваю за ним... Мне ведь уж давно дома говорят: «Что же ты не пригласишь его к нам? Да где он живет, да не нуждается ли в чем?» Мне стало еще более неловко, и я решила сразу все сказать ему... взяла его за руку... он удивился...
— Ну а вы что расскажете о себе, Василий Петрович? Что с вами было до того, как она взяла вас за руку, и что после?
— Сначала я играл такой этюд: я — инженер-конструктор. В отпуске, еду на пароходе.
— Это вы все заранее придумали?
— Да. Я задал себе такую задачу. Еду на пароходе на палубе. Плывут берега... Навстречу пароходы... Все было хорошо. И вдруг она кладет свою руку на мою. Я, признаться, опешил. Мы ведь почти и не знакомы.... Смотрю на нее, что, мол, это вы, милая девушка? — а она как ни в чем не бывало глядит на меня... и то ли знает что про меня, то ли дело у нее ко мне какое-то. «Вы отсюда куда?» — спрашивает...
— Она, может быть, пошутила с вами?
— Нет. Она серьезно.
— Так что вы, верите ей?
— Еще бы! Конечно. Она такая милая, простая, добрая девушка.
— Зачем же она вас спросила?
— По-видимому, она хотела пойти со мной и что-то мне сказать или спросить.
— А вы?
— А я ведь свободен: кончится урок, и я — домой... Почему же мне с ней не пойти?
— А как же пароход?
— То есть?
— Ведь вы ехали на пароходе.
— Ах, пароход! Ну, это было так... между прочим. Это я играл.
— А здесь?
— Здесь... нет, это уж не игра, это что-то другое...
— Ближе к жизни?
— Да, пожалуй.
— Тут затронуло лично вас?
— Да, именно лично меня.
— А там было что-то постороннее и лично вас не касающееся?
— Да, да. А теперь — как в жизни.
— Что же, значит, если вся эта сцена произошла между вами лично, то есть между Василием Петровичем и Любочкой, вы отсюда пойдете вместе? Она пойдет с вами?
— Пойдет? Не знаю. Ведь это был этюд... упражнение...
— Как этюд? Ведь вы только что сказали, что это была жизнь. Настоящая жизнь. А если бы так произошло в жизни — другого выхода бы не было: вы познакомились, она хочет с вами пойти, что-то вам сказать. Вам она понравилась, вы сейчас свободны — конечно, вы пойдете.
— Да... но ведь это была не жизнь...
— Вот так штука! Что-то мы с вами запутались: то жизнь, то не жизнь. Ну-ка давайте проверим. Посмотрите-ка прежде всего на нее. Это она или не она? Это вы с ней разговаривали и хотели идти вместе?
Он сосредоточенно смотрит на нее и заявляет:
— А знаете что? Это не она! Общий хохот.
— Да, да! Вы не смейтесь — не она! Вот я смотрю на нее, и она какая-то мне чужая, неизвестная... Это молодая актриса... может быть, даже талантливая... а та... та не была актриса... та была просто девушка, и глаза у нее были какие-то совсем детские...
— Ну, допустим, она — не она, куда ни шло. А вы-то, надеюсь, остались сами собой? Вас-то ведь не подменили?
— Как будто нет.
— Вы кто сейчас? Актер?
— Актер.
— А она хотела провожать вас — актера Василия Петровича?..
— Стойте, стойте! Подождите! Это очень интересно! Я сейчас расскажу... Когда она меня взяла за руку, я удивился и больше ничего... Но когда она долго смотрела на меня своими детскими голубыми глазами и потом спросила: «Вы отсюда куда?» — во мне что-то сдвинулось... Она милая, простая девушка, какая-нибудь ученица десятого класса, и мне от этого показалось, что я тоже какой-то скромный труженик...
— Простой смертный... — не выдержал кто-то из учеников.
Он не замечает язвительности реплики и, увлеченный рассказом, продолжает:
— Да, обыкновенный... совсем обыкновенный... какой-нибудь бухгалтер или техник... Мне стало так спокойно, легко... А она так хорошо на меня смотрела...
— Ну а мы?
— Что вы?
— Как мы воспринимали всю эту сцену?
— Вот уж не знаю... не видел.
— Видели только ее, девочку-десятиклассницу?
— Да.
— И не на шутку заволновались?
— Представьте, да!
— Кто заволновался-то? Вы — Василий Петрович?
— Да, я, Василий Петрович... только какой-то другой... бухгалтер, техник... и при этом помоложе...
— Ну вот, теперь все в порядке. Вы на деле ощутили самое главное: что значит — до порога, и что значит перейти порог.
— Какой «порог»?
— Самый важный для нас порог: порог творчества. Когда вы по каким-то причинам начинаете вдруг волноваться и принимать к сердцу слова и факты, к вам, строго говоря, совершенно отношения не имеющие. Когда вы лично начинаете жить какой-то воображаемой жизнью, жить и действовать в ней... Это и называется — переступить через порог.