Читать интересную книгу Убитая в овечьей шерсти - Найо Марш

Клифф вобрал голову в плечи:

— Возможно, да. Но я забросил музыку.

— Почему?

Клифф пробормотал нечто нечленораздельное, встретился взглядом с Аллейном и выпалил:

— Из-за того, что случилось.

— Понимаю. Вы хотите сказать, из-за противоречий с миссис Рубрик и ее убийства. Вы действительно думаете, что это что-то изменило? Я часто замечал, что, если артист здоров духовно, то даже негативный опыт пойдет ему на пользу. Но, возможно, это теория для непосвященных. Вероятно, у вас два пути к исцелению: ваша музыка и — он обвел взглядом вид в окне — все это. Вы выбрали пейзаж, не так ли?

— Меня не берут в армию.

— Вам нет восемнадцати, если не ошибаюсь? Меня и не возьмут. Глаза и ноги, — произнес Клифф, словно его оскорбляло упоминание об этом. — Армия исключена.

— Вы когда-нибудь пытались сортировать шерсть или хотя бы научиться этому?

— Я всегда держусь вне овчарни.

— Но ведь это доходная работа?

— Мне все равно. Лучше уйти в горы.

— И никакой музыки?

Клифф переминался с ноги на ногу.

— Почему? — упорствовал Аллейн.

Клифф закрыл лицо руками и покачал головой.

— Я не могу. Я же говорил, не могу.

— А как же вечер в проходной комнате? Ведь вы играли час или дольше на довольно разболтанном старом инструменте. Это было после инцидента с виски, не так ли?

Больше, чем от всего остального, острее, чем от воспоминаний о смерти миссис Рубрик, подумал Аллейн, Клифф страдал от упоминаний об этом эпизоде. Это был трагикомический пассаж. Возмущенный Маркинс у окна, звон расколотой бутылки и острый запах спиртного. Аллейн помнил, что в юности трагедии переживаются особенно болезненно, и сказал:

— Я хочу, чтобы вы объяснили этот случай, хотя должен вам напомнить — каждый совершает какую-нибудь мелкую оплошность, которой подчас стыдится больше, чем серьезного преступления. И вряд ли сыщется мальчишка, который за свою жизнь не совершил бы какого-нибудь мелкого воровства. Я могу добавить, что лично мне совершенно безразлично, хватило ли у вас глупости утянуть виски мистера Рубрика. Но я бы хотел знать, правду ли вы говорили, уверяя, что не крали его, и если да, почему вы не могли объяснить, как очутились в погребе.

— Я его не брал, — пробормотал Клифф. — Не брал я его.

— Клянетесь на Библии?

— Да. Перед всеми, — Клифф быстро взглянул на него. — Я не знаю, как это объяснить. Я думаю, вы не поверите.

— Я постараюсь, но было бы гораздо легче, если б вы объяснили, что вы там затевали.

Клифф молчал.

— Что-нибудь героическое? — поинтересовался Аллейн.

Клифф безмолвствовал.

— Потому что, — сказал Аллейн, — героические поступки порой очень препятствуют правосудию. Я имею в виду, если вы не убили миссис Рубрик, тогда вы умышленно, ради какого-то кумира, стараетесь замести следы. Возможно, виски тут вообще ни при чем, но откуда нам знать? Требуется внести ясность. Конечно, если вы убийца, тогда с вашей стороны очень мудро придерживать язык.

— Но вы знаете, что я не убивал, — сказал Клифф, и голос его замер. — У меня алиби. Я играл.

— Что вы играли?

— Баха, «Искусство фуги».

— Это — сложная вещь?

Аллейну пришлось долго дожидаться ответа. Клифф сделал два ложных старта, пробуя голос, пока не обрел дар членораздельной речи.

— Я ее освоил, — произнес он наконец.

«Странно, — подумал Аллейн, — почему он отрицает, что это сложная для исполнения вещь?»

— Я имею в виду, что нелегко исполнять эту вещь на плохом инструменте, — сказал он вслух. — Ведь пианино расстроено?

— Оно не такое уж плохое, — пробормотал Клифф и неожиданно встрепенулся. — Мой приятель из музыкального магазина приезжал сюда на несколько дней и настроил его. Оно не такое уж плохое.

— Но разве можно его сравнить с роялем в гостиной, например?

— Оно хорошее, — упорствовал Клифф. — Оно же стояло в доме до того — до того, как она купила рояль.

— Но вы, должно быть, тосковали по роялю.

— Нельзя иметь все сразу, — возразил Клифф.

— Почести, — сказал Аллейн, — и награды за концерты, не так ли?

Клифф неожиданно усмехнулся.

— Что-то в этом духе, — согласился он.

— Послушайте меня, — сказал Аллейн, — может быть, без дальнейшего нажима и дипломатических заходов вы сами расскажете мне историю разрыва с миссис Рубрик? Вы можете отказаться, конечно, как в случае с моими коллегами, и вынудить меня поступить, как они: выслушивать чужие версии о вашей ссоре. Знаете ли вы, что в полицейских протоколах два листа посвящены разным слухам о вашей ссоре с миссис Рубрик?

— Представляю себе, — свирепо сказал Клифф, — гестаповские методы.

— Вы действительно так считаете? — проговорил Аллейн серьезно, и Клифф задержал взгляд на его лице и покраснел. — Когда у вас будет время, я дам вам почитать руководство по работе в полиции. Вы сразу убедитесь, что вы в безопасности. Вы узнаете, что я не могу цитировать в суде ваш рассказ об отношениях с миссис Рубрик, за исключением ваших собственных показаний. Я прошу вас привести факты, чтобы я решил, имеют ли они какое-нибудь отношение к ее смерти.

— Не имеют.

— Прекрасно. Что это за факты?

Клифф наклонился вперед и запустил пальцы в волосы. Аллейн поймал себя на том, что он раздражен. «Но это реакция пожилого человека», — подумал он и вспомнил, что в юности какие-то эпизоды переживаются как трагедии. А ведь Клиффу еще нет восемнадцати, хотя с ним приходится разговаривать согласно кодексу. Он еще зелен и замкнут. Поэтому Аллейн взял себя в руки и приготовился вновь штурмовать немоту Клиффа. Однако не успел он вымолвить слово, как Клифф поднял голову и заговорил.

— Я расскажу вам, — промолвил он. — Как знать, может быть, мне даже станет легче. Но я боюсь, это длинная история. Видимо, все упирается в нее. В то, какой женщиной она была.

Глава 8

ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ КЛИФФА ДЖОНСА

— Вы ее не знали, — промолвил Клифф, — в этом главная сложность.

— Но я пытаюсь ее узнать.

— Это не имеет смысла. Я был совсем мальчишкой, конечно.

Аллейн с удивлением заметил, что Клифф краснеет.

— Собственно, я не совсем понимаю, что подразумевается под эдиповым комплексом, — произнес он наконец.

— Боюсь, что не смогу вам помочь. Лучше давайте послушаем всю историю, а потом решим, клиническая она или нет.

— Ну хорошо. Понимаете, когда я был мальчишкой, она заинтересовалась мною. Я ходил тогда в школу там, на равнине, и ей сказали, что я люблю музыку. Сначала я ее боялся. Вы, может быть, думаете, что в сельской местности нет классового сознания. Оно есть, будьте уверены. Жена владельца фермы принимает участие в ребенке управляющего, то есть рабочего. Я чувствовал, что до меня снисходят. Сначала даже ее голос казался мне смешным, но, когда привык, мне понравилось, как она говорит. Четко и ясно, и не боится высказываться прямо, и не тянет «знаете ли» после каждого слова. Когда она впервые привела меня сюда, мне было только десять, и я никогда не бывал в гостиной. Она мне показалась большой и белой, пахло цветами и горящим камином. Она играла мне Шопена. Очень плохо, но мне показалось, что замечательно. Потом попросила меня сыграть. Я не хотел вначале, но она вышла из комнаты, и я коснулся клавиш. Я чувствовал себя неловко, но никто не вошел, и я продолжал ударять по клавишам, а потом стал подбирать какую-то фразу из Шопена. Она оставила меня одного надолго, а потом привела сюда и угостила чаем. Так все началось.

— Вы были тогда добрыми друзьями?

— Да. Я так думал. Вы можете себе представить, что все это значило для меня. Она давала мне книги и покупала новые пластинки, и здесь было пианино. Она много говорила о музыке, ерунду, конечно, банальную и бездушную, но я с жадностью глотал. Она стала учить меня «хорошим манерам». Отец и мать сначала сопротивлялись, но потом маме это понравилось. Она обычно хвасталась на женских собраниях, что миссис Рубрик так интересуется мной. Даже папа, несмотря на его взгляды, был немного польщен. Родительское тщеславие. Они не видели, насколько социально неблагополучно все это выглядело. Я был чем-то вроде хобби, и то, как она тратила деньги на меня, походило на покупку. Папа, скорее всего, чувствовал, но мама убедила его.

— А что чувствовали вы?

— Ну, естественно, мне казалось, что все это в порядке вещей. Я бы вообще сюда переселился, если б мог. Но она была очень умна. Я бывал здесь через день, по часу, и пряников получал больше, чем кнутов. Она никогда не заставляла меня заниматься слишком долго, и мне не надоедало. Теперь я могу оценить, сколько выдержки потребовалось с ее стороны, ведь по натуре она типичный погонщик рабов. — Он помедлил, вспоминая. — Фу! — внезапно сказал он. — Какой же дрянью я был!

— Почему?

— Я воспринимал ее всерьез. Нес всякую чепуху. Рассказывал ей, какие переживания у меня вызывает Чайковский, и выдавливал третью симфонию на пианино с чувством и фальшью. Внушал себе, а также и ей, что мне не по вкусу «Серенада на осле».