колонками, выгородки отдельных кабинетов. Почему «былой»? — Половина площади просто пустует. Столиков всего десяток, хотя поместилось бы полсотни. Интерьер балансирует на грани между винтажностью и обшарпанностью, занят всего один стол — там неторопливо питается кто-то похожий на охотника-траппера. За стойкой средних лет мужчина в потёртом котелке. Татуированный, с хищным чеканным профилем, он кинул на нас равнодушный взгляд и вернулся к чтению толстой книги.
— Это и есть знаменитый Дмитрос? — спросил я у Донки, когда мы расположились за столиком.
— Дмитрос пате́рас му, — сказал тот, услышав, — мой отец. Я Геннадиос. Вы его знали?
— Она, — показал я пальцем на Донку.
— Да, я её, кажется, тоже видел. Давно. Ещё отец был жив. Очки приметные. Что-то закажете?
— У вас, я смотрю, не много посетителей?
— Сейчас никто особо не процветает, но как-то держимся. К вечеру народ подтянется, станет поживее. Не так, как при отце, но всё же. Так что насчёт заказа?
— Мы бы поели.
— Оли, подойди! — крикнул в подсобку Геннадиос. — Выпьете?
— Я бы заказал кружечку пивка, — согласился я.
— А я… — оживилась Донка.
— А даме какого-нибудь сока, если несложно.
— Ну, блин, служивый!
— Побудь пока трезвой. Мало ли как пойдёт, может, придётся сваливать.
Официантка совсем молодая и явно не может быть той самой Хлоей, но корма, обёрнутая белым фартуком, у неё, видимо, фамильная. Впечатляет.
— Я Олимпия, — представилась она. — Есть свежая кабанятина. Петрос только что принёс.
Девушка показала через плечо на траппера.
— К ней могу сделать картошки, или просто подать лепёшек. По времени одинаково, мясо всё равно жарить. Есть зелень и домашний сыр.
— Тогда мне лепёшек.
— Мне тоже, — вздохнула Донка, тоскливо глядя, как бармен наливает пиво. — А Хлоя больше не работает?
— Му яйя? Бабушка? — удивилась официантка. — Нет, и давно уже. Печёт лепёшки дома. Вы знакомы?
— Ну, так… — вздохнула Донка. — Иногда по жопе шлёпала. Вряд ли она меня вспомнит. Надо же, Хлоя — бабушка… Божечки, какая же я стала старенькая!
Геннадиос выставил на стойку кружку пива, и я переместился туда, чтобы не травмировать Донку.
— Куда едете, если не секрет? — спросил он. — Теперь через нас мало маршрутов. Или вы на игру?
— Ждём человека одного, — сказал я, — надеемся встретить тут, так что можем задержаться на какое-то время. Я слышал, у вас можно остановиться?
— Да, на втором этаже комнаты, без проблем. Почти все пустуют. Если решитесь, скажите Олимпии, она застелет кровати.
— А что за игра?
— Вечерами собираются люди, играют в кости. С тех пор, как караванная тропа заглохла, только с того и живём. Отец бы не одобрил, но деваться некуда, времена пришли тяжёлые.
— Дмитрос не любил азартные игры?
— Отец не любил тех, кто в них играет. Так себе публика, говоря между нами. Так что, если вы не готовы к большим ставкам, то лучше даже не садитесь.
— Серьёзная игра? — спросил я, пробуя пиво. Оно вполне ординарное, но холодное, что само по себе хорошо.
— Достаточно серьёзная, чтобы за отказ платить прострелили башку. Нам пришлось завести небольшое кладбище неподалёку. Похороны оплачивает выживший, так что не увлекайтесь.
— И на что играют?
— По-разному. Товар ставят, деньги, золото, артефакты, снаряжение, машины, оружие… Но могут расплатиться и пулей в лоб. Отец такой народ в бар не пускал, но…
— Да-да, понимаю, — кивнул я, — времена тяжёлые. Такую валюту примут как ставку?
Я положил на стойку стопку серых карточек.
— Топливные талоны Терминала? — ничуть не удивился Геннадиос. — Да, ходовая вещь. Бензин всем нужен. Я тоже их принимаю.
— Тогда возьмите за обед, ужин и ночлег за двоих. Вперёд, а то вдруг проиграюсь?
— Хотите всё-таки сыграть? — спросил бармен с некоторым разочарованием. — Ну, смотрите, я вас предупредил.
Он отделил от стопки карточку самого малого номинала, смёл в карман.
— У вас остаётся на пару дней жилья с питанием, если не будете много пить.
— Я не буду, а спутнице моей, пожалуйста, не наливайте без моего разрешения. Она не умеет вовремя остановиться.
— Как скажете. Вон, Олимпия несёт вам мясо. Приятного аппетита.
Мясо чуть жестковатое, но очень свежее, а потому вкусное. Зелень и лепёшки выше всяких похвал. Простая, но качественная еда. Жаль, что у здешней кухни не хватает клиентов и приходится устраивать игорный дом.
— Кстати, у этого заведения название есть? — спросил я мрачно жующую Донку. Воспоминания молодости, а главное, отказ в алкоголе, вогнали бабусю в глубокую меланхолию.
— Угу, — кивнула она, — называется «Ма́вро пу́ца».
— И что это значит?
— Дмитрос говорил, что из-за репера, типа, назвали.
— Из-за чего?
— Эй, как там тебя, Геннадиос? — позвала бабка. — Можно я служивому репер покажу?
— Да, конечно, там не закрыто, — кивнул он.
Донка подошла к выгородке в середине зала, которую я принял за кабинет для приватных пьянок, открыла дверь и сделала приглашающий жест.
Внутри столик, угловой диванчик и что-то массивное, укрытое тканью посредине. Бабуся решительно потянула тряпку, взлетело облако пыли, мы расчихались и были вознаграждены зрелищем торчащего из пола абсолютно чёрного цилиндра высотой мне примерно по грудь и диаметром в полтора обхвата. Я положил на него руку — странное ощущение. Он не холодный и не тёплый, не гладкий и не шершавый — никакой. Как будто он не весь здесь. Знакомо.
Я легонько попинал цилиндр протезом.
— И что это за штука?
— Репер, — ответила Донка. — Эти хреновины натыканы по всему Мультиверсуму, но никто не знает кем и за каким чёртом. Не то Первая Коммуна выточила, не то Ушедшие высрали из своих каменных жоп, не то сами Основатели лепили на досуге вместо куличиков.
— И зачем они нужны?
— Да хрен их разберёт. Раньше были ребята, которые умели перепрыгивать от одного к другому. Может, и сейчас есть, кто их знает. А профессор, с которым я трахалась, говорил, что это «гвозди, которыми скреплено Мироздание». Но он мне постоянно на уши лапшу