– У кого ты этому научилась, Энни? – тяжело дыша, произнес он.
– У тебя.
– Спасибо, братишка, – раздался за ее спиной голос Ройса. – Когда в следующий раз приведешь с собой запасного игрока, предупреди.
Аннабель повернулась спиной к обоим и встретилась взглядом с чернокожим.
– Один из них лежит почти без сознания на земле, – сказала она.
– С этим не поспоришь, – согласился раб. Он оглядел стоящих вокруг людей. – Вечеринка окончена, ребята. Не думаю, что кому-то из вас захочется оказаться здесь, когда масса Ройс встанет на ноги.
Круг разорвался, и рабы, смеясь, направились к яслям, а отнюдь не к своим хижинам. Тот, кто отослал их по домам, вышел вперед, таща за собой женщину.
– Я Кларенс, миз Аннабель, а это – моя жена Пэтси. – Он подтолкнул женщину вперед. – Ройс сказал, что вы можете научить ее прислуживать леди. Я был бы вам очень благодарен за это.
Чернокожая женщина робко улыбнулась, а Аннабель посмотрела на Кларенса:
– Возможно, Пэтси думает по-другому.
Она улыбнулась Пэтси, и робкая улыбка женщины стала более широкой и открытой. На лужайке стояли две женщины, обладающие одинаковыми секретами, одинаковой силой. Не часто маленькой женщине удается поставить господина на колени.
Аннабель прошла мимо супружеской пары к большому дому. Она снова улыбнулась, когда услышала голос Гордона.
– Не будь таким простофилей, Ройс, – сказал он. – Ведь она нанесла ущерб твоей гордости. Только и всего.
– Самое время процитировать Бо. Ч-е-е-рт!
Аннабель тут же перестала улыбаться. Завтра этот негодный мальчишка будет читать Платона всю вторую половину дня.
Глава 7
Аннабель отложила в сторону садовые рукавицы. Она услышала, что по центральной аллее скачут всадники, и повернула голову. Пейтон и Гордон вернулись из Ричмонда.
Аннабель схватила отросток махровой розы.
– Ай! – тихо вскрикнула она.
Вытащив из пальца толстый шип, она поднесла руку ко рту, ощутив металлический привкус крови и песок на зубах. Гордон и Пейтон направили лошадей к конюшням.
Аннабель приподняла с затылка тяжелые локоны, тщетно пытаясь ощутить дуновение ветерка, и вновь принялась за обрезку роз. Она сосредоточилась на мирных звуках клонящегося к вечеру дня, стараясь унять растущее беспокойство. Девушка опасалась, что мирному существованию скоро придет конец. На газон перед ее глазами упала тень, и Аннабель подняла голову. – Это мог сделать садовник, Энни-детка.
Пейтон говорил спокойно, и все же Аннабель уловила в его голосе некоторое напряжение и заметила сдвинутые на переносице брови. Они смотрели друг на друга. Казалось, время остановилось, и даже воздух отяжелел под грузом грядущей беды.
Пейтон помог Аннабель подняться и обнял ее, а когда выпустил из объятий, Аннабель заметила стоящего рядом Гордона.
– Ты видел Карлайла? – спросила Аннабель, вытирая рукавом пот со лба.
– Нет, не видел, – ответил он. – Отряды милиции только начали прибывать в Ричмонд.
Аннабель кивнула, едва сдерживая слезы.
– Когда ты уезжаешь?
– Дня через два-три.
Девушка тяжело вздохнула.
– Будь любезна, зайди ко мне в кабинет перед обедом, – попросил Пейтон. – Нужно кое-что обсудить. Но прежде нам с Гордоном не мешало бы хорошенько помыться.
Аннабель изучала его красивое невозмутимое лицо. Совсем как у его старшего сына. Она сглотнула, стараясь прогнать подступающую к горлу тошноту.
– Как вы проголосовали? – спросила она.
– Я виргинец, Энни-детка. И проголосовал соответствующим образом.
Они все были уроженцами Виргинии, и Аннабель поняла то, о чем никто не сказал ни слова. Виргиния вышла из Союза.
Всю сознательную жизнь Аннабель знала свое место. Женщина должна сидеть дома, хранить очаг и воспитывать детей, а мужчина с присущей ему мудростью – править миром. Но дело в том, что мужчины вовсе не были мудрыми.
Она одна могла бы положить конец войне еще до наступления завтрашнего вечера. Джефферсон Дэвис с присущей ему мудростью призвал к обстрелу форта Саммер. Авраам Линкольн с присущей ему мудростью начал подтягивать к форту войска. Аннабель Холстон-Кинкейд с присущей ей мудростью, превосходящей мудрость мужчин, пригласила бы уважаемого мистера Дэвиса и уважаемого мистера Линкольна и вручила бы им пистолеты. Пусть стреляются. Более сильный победит. На том и закончится война. Тогда каждый второй сын вернется к матери целым и невредимым.
Но никто не спросил ее мнений.
Аннабель подняла с земли плетеную корзину и вошла в дом. Устало поднялась в свою комнату, поглощенная мыслями о Карлайле. Для него война уже началась. Она отдала бы свою правую руку за то, чтобы увидеть его еще раз и прижать к груди, прежде чем он отправится под пули. Но она не могла даже написать ему, потому что не знала, где он находится. Ей оставалось лишь молиться, чтобы он выжил. Только вряд ли это поможет. В конце концов, Бог тоже мужчина.
Войдя в свою комнату, она увидела Пэтси с ведром в руках.
– Ваша ванна готова, миз Аннабель, – сообщила Пэтси. – И вот ваше платье для обеда.
Аннабель кивнула, ставя корзину на пол рядом со своим бюро. Переехав в «Излучину», Аннабель начала понимать привлекательность образа жизни плантаторов, его легкость и свободу, которые являлись непосредственным результатом труда чернокожих мужчин, женщин и детей. Но ей до сих пор было не по себе, поскольку каждое ее желание предупреждалось.
Отношения с молчаливой и гордой Пэтси тревожили ее еще больше. Аннабель не хотела быть хозяйкой, а Пэтси – прислугой.
– Если вам еще что-нибудь понадобится, позвоните в колокольчик.
Аннабель повернулась к негритянке.
– Мистер Пейтон вернулся, – сказала Аннабель.
– Да, мэм.
Пэтси держалась с достоинством, и Аннабель относилась к ней с уважением, впрочем, как и к остальным слугам. Сегодня ей захотелось взять служанку за руку и задать ей тысячу вопросов. Поговорить с ней, поделиться своими женскими страхами. Но вместо этого она подняла с пола корзину и протянула негритянке.
– Я видела, ты сажала цветы перед своей хижиной вчера вечером, – сказал она. – Я подумала, может, ты захочешь взять несколько черенков роз. Они неплохо смотрелись бы в углу.
На симпатичном лице Пэтси отразилось удивление, но тут же исчезло.
– Спасибо, мэм.
– Пэтси, – мягко сказала Аннабель, – они уже здесь. Война, перемены…
– Миз Аннабель, поговорите с кем-нибудь еще, ведь я – рабыня.
– Ты женщина.
– И это мой тяжкий крест. Прежде чем я попала сюда, Кларенс говорил, что в «Излучине» белые господа не такие, как везде. Может, он и прав. Ведь худого я от них ничего не видела. Но это не изменит того, что уже случилось.