Читать интересную книгу Обретешь в бою - Владимир Попов

— У себя? Посиди, сейчас приеду.

Как нарочно, редактор не один, у него в кабинете женщина, да еще молодая, приятная. Тут с крика не начнешь, а Даниленко как никогда хочется выкричаться — слишком долго он сдерживался.

— Лагутина Дина Платоновна, прошу любить и жаловать, — сразу взял под защиту свою ретивую подопечную редактор.

— Вот она какая, Лагутина! — тоном, не предвещающим ничего доброго, произносит Даниленко, но руку протягивает с улыбкой. — Что это вы взялись подрывать авторитет лучших руководителей?

— Вы о ком? — невозмутимо спрашивает Лагутина.

— О Гребенщикове, как вы должны понимать.

— А кто вам сказал, что у него есть авторитет?

— Ну, знаете…

Филипас стал за спиной Лагутиной, как волчица, приготовившаяся защищать своего детеныша.

— Что знаете? Мы здесь все знаем. Нам виднее.

— Подлинный авторитет руководителя журналист подорвать не может, — менторски произносит Лагутина. — Он сам может подорваться на этом. А вот если авторитет дутый… он лопается, как шар, от ничтожного прокола.

И вдруг, как с ним часто бывало, Даниленко увидел эту сцену со стороны. Он, взвинченный, агрессивно настроенный, не снявший плаща и кепки (на заводы предпочитает ездить в кепке, шляпа как-то отгораживает), понемногу съезжает на тормозах, неизменно сдержанный, но внезапно ощетинившийся Филипас и главная виновница сенсационной перетасовки, которая держит себя не только на равных, но даже с превосходством. Все становилось с ног на голову.

Даниленко стало смешно. Он бросил на стул кепку, за ней плащ и, вспомнив, что с редактором еще не здоровался, миролюбиво протянул ему руку.

— Простите, Дина Платоновна, я не представил вам нашего гостя, — сказал Филипас. — Наконец мы увидели его в редакции. И ждем… всяческих похвал в наш адрес. Николай Александрович Даниленко, секретарь обкома по промышленности.

— А я догадалась.

— По каким таким признакам? — заинтересовался Даниленко.

— По самогасимости. Рассказывали мне, что был тут такой директор завода. Вспыхнет, как бензин от спички, и тут же притушит пламя. Обожжет — и, если зря, — сразу наложит пластырь.

— Слушайте, я и не знал, что я такой!

— Говорят еще, что директор этот смело решал технические вопросы и очень осторожно — человеческие судьбы, что с ним можно было даже поругаться, но только наедине. На людях он этого никому не позволял.

Даниленко внимательно рассматривал Лагутину. Первый раз в жизни ему вот так, без тени смущения, в лоб, выдавали устную характеристику, довольно точную и совсем не трафаретную, и пытался уяснить, что придает этой женщине такую независимость: сознание собственного обаяния, жизненная закалка или хорошо обеспеченный муж, при котором можно работать не ради заработка, а для души.

— Говорят, — продолжала Лагутина, хотя ее уже начал смущать пытливый взгляд Даниленко, — что он любил держаться на равных сам, но не любил, когда с ним так держались.

Даниленко досадливо крякнул.

— Э, Дина Платоновна, тут вкралась ошибка. Ей-богу, я не меняюсь в зависимости от того, на какое место меня посадили. К людям отношусь так же, как в ту пору, когда никакого поста не занимал. С кем дружил — и сейчас дружу.

— Ох, ох, эта уж дружба медведя с зайцем… — скептическая гримаса искривила лицо Лагутиной.

— А вот многие мне тем же не платят, — ничуть не смутившись, продолжал Даниленко. — Встретишься с каким-нибудь Гошкой, с которым вместе без штанов еще бегали, я к нему с распростертыми объятьями, а он — «Здравствуйте, Николай Александрович». Я ему: «Ты что, Гоша, очумел?», а он чуть ли не навытяжку.

— Очевидно, этот самый Гоша хорошо уразумел, что у нас укоренилась мода менять друзей, переходя от ранга к рангу…

— Или наоборот, — снова прорвался Даниленко, пропустив мимо ушей и эту реплику, — просыпается у человека какая-то нездоровая амбиция. А, ты в начальство вышел, дай-ка я тебя обдеру. Вот какие крайности.

Он говорил сейчас, глядя куда-то в сторону, и теперь уже Лагутина рассматривала его. Хорошее, умное, норовистое лицо рабочего. Шрам на щеке, шрам на лбу, — очевидно, был на войне.

— Так почему вы тут решили сжить со свету Гребенщикова? — неожиданно вернулся Даниленко к началу разговора. — Что он вам, дорогу перешел? Демагогию развели. Все заблуждения вспомнили. А у кого их нет? В общем, загнали на минное поле. Куда ни ступи — подорвешься. Откровенно: для чего это вам понадобилось, Дина Платоновна?

— Я не собиралась его сваливать, поверьте. Он свалился сам.

— Но вас это небось устраивает?

— Пожалуй…

— А вот меня нет.

— И напрасно. В этом месяце мартен выплавит стали еще больше.

— За счет чего, я хотел бы знать?

— Уже три печи интенсифицированы. Это раз. Сталевары с каждым днем все лучше осваивают продувку металла. Два. И атмосфера в цехе в корне изменилась. Три. Достаточно?

— Вы не надорветесь от взятой на себя ноши? Верховный судия во всех делах. Даже решаете судьбу кадров, хотя это, да будет вам известно, прерогатива совнархоза.

— Есть такое право у журналиста — высказывать свое мнение по беспокоящим его вопросам.

— Но это мнение не должно претендовать на непреложность. Оно может быть и ошибочным.

— Конечно. Но, заметьте, не часто. Даже редко. Знаете почему? Оно независимо. Ни случайные отношения, ни личные симпатии и антипатии на него не влияют. Потом оно тщательно выверено. И еще одно обстоятельство. Мнение это часто опирается на мнение большинства, на мнение, которое могут не высказать с трибуны, на собрании, людям власть имущим. У меня, поймите, особое положение. Я на заводе человек новый и вижу многое из того, что другим примелькалось. Ну чём я виновата, что не поддалась общему гипнозу? — Лагутина подумала и продолжала: — Николай Александрович, а вас не удивляет, что порой журналист вступает в технический спор, не будучи специалистом в данной области, и оказывается правым? Почему? Да потому, что очень часто ему достаточно разобраться только в психологии людей, понять мотивы их поведения, истинные причины столкновений. Кстати, посмотрите, пожалуйста, вот эту статью. Снова о мартене. И снова о Гребенщикове.

Даниленко прочитал статью. Не спеша. Строчка за строчкой. Необычное истолкование технических ошибок — тактические соображения. Гребенщиков отвергает технические новшества не потому, что не верит в них, а потому, что они могут преждевременно вскрыть внутренние резервы цеха и не сулят лавров первооткрывателя.

— Статья стоящая, — сказал Даниленко, — но печатать ее… не стоит.

— Почему? — сразу вздыбился задетый за живое Филипас.

— Нельзя истирать в порошок человека. Его опыт, его знания могут еще потребоваться, и даже на этом заводе.

— Если эта статья появится здесь, для него останутся открытыми другие заводы, — возразила Лагутина. — А если я пошлю ее в центральную газету…

— Я понимаю, что когда в руках бомба, трудно ее не бросить. Но не делайте этого. Обещаете?

— Нет.

Вздохнув, Даниленко взглянул на редактора.

— Простите, Роберт Арнольдович, но я бы хотел провести воспитательную работу с глазу на глаз. — И когда Филипас вышел, сказал: — Дина Платоновна, журналист в своих побуждениях не только должен быть чист, он непременно должен казаться чистым. Это очень важно. Ваше непримиримое отношение к Гребенщикову и так уже истолковывается превратно. Говорят (обратите внимание, употребляю недостойный, но вполне приемлемый для такой ситуации аргумент — «говорят»), что вами тоже движут эмоции, а пером водит не столько нелюбовь к Гребенщикову, сколько любовь к Рудаеву. Не нужно подтверждать эту сплетню.

* * *

На приморском заводе Даниленко пользуется особым уважением. Он этого завода выхованец, этого завода выдвиженец. И не только: этого завода созидатель.

Маленький старый завод долгое время не имел постоянного хозяина и переходил из рук в руки. Подчинялся он то Наркомату путей сообщения, поскольку одним из видов продукции его были нефтеналивные цистерны, то Наркомату судостроения — для него он производил листовой металл. Только некоторое время, самое тяжелое для завода, совсем никому не подчинялся, зато потом получил сразу трех хозяев.

Даниленко видел единственный выход из этой неразберихи — перевести завод в подчинение Министерства черной металлургии. Только тогда он превратится из подсобного предприятия в самостоятельное. Осточертели ему и многовластие, и безвластие, и междувластие. Он бывал на крупных заводах страны — в Кузнецке, в Магнитке — и бредил их масштабами. Типичная черта настоящего руководителя, кое-кому недоступная, кое-кому непонятная, — постоянное, неудержимое стремление к росту. Своего предприятия, своего района, своей области, своей страны. Спроси любого ответственного работника, даже изнемогающего от перегрузки, хочет ли он расширить свое предприятие, — и получишь один ответ: «Хочу». Дел и так по горло, почета достаточно, денег тоже (кстати, далеко не всегда, даже почти никогда, увеличение объема работ не сопровождается повышением оклада), а ему подавай новые хлопоты.