тут филиал своего банка. Вот-вот появится.
Будто в подтверждение его слов зазвонил колокольчик, и тут же раздались голоса в прихожей. И Ольга, и Бобрыкин явились одновременно, как почувствовали, что пора бы поторопиться, не иначе съест весь обед Каперс-Чуховской, славный своим аппетитом и любовью к блюдам Радецкого.
За обедом, приготовленным строго согласно рецептуре хозяина, сначала беседа текла вяло, но, наевшись первых блюд, гости расслабились и стали обмениваться новостями. В основном они касались летних приключений, так как московских сплетен набраться не успело. Тем не менее, у Каперс-Чуховского нашелся-таки козырь. Выждав, пока все не перестали обсуждать выход скандальной повести Льва Толстого «Крейцерова соната», помещик, не сильно почитавший автора «Войны и мира», но более всего не любивший «Анну Каренину», взял слово:
— Полноте, господа, обсуждать этого вашего, с позволения сказать, писателя. Совершенно аморального субъекта, доложу я вам.
— Ох, при всем уважении, Афанасий Никифорович, пора бы признать право женщины на измену! — встряла Ольга Михайловна. — Нет-нет, Герман Игнатьевич, не поймите меня превратно, я вовсе не считаю свободные отношения обязательными для внедрения в нашу семью! Однако к женщине следует относиться так же как к мужчине, на равных позволяя ей влюбляться после заключения брака. Тогда, таким как Анна, не придется бросаться под поезд!
За столом установилось молчание, нарушавшееся только недовольным сопением Каперс-Чуховского, который даже перестал есть рябчика, надо отметить, отменно приготовленного.
— Ну, мы, пожалуй, не будем сейчас обсуждать этот пикантный момент… — пробормотал Герман Игнатьевич. — Иван, налей-ка нам еще вина. Не видишь, уж опустели почти бокалы.
На деле, Ваня следил за бокалами весьма пристально, и вовсе не были они пусты. Но он понял намек хозяина и немного плеснул вина, дабы разрядить обстановку.
— А я-то что ж все молчу! — воскликнул Каперс-Чуховской, совсем даже не молчавший. Однако он вспомнил, за какой надобностью ехал к Герману Игнатьевичу, вспомнил, что специально откладывал сие объявление, и решил, что момент настал. — Сегодня вечером состоится очередное заседание московского спиритического общества. Я приглашен, и мне дозволено привести вас, Герман Игнатьевич, можно сказать, героя дня! Впрочем, вряд ли они будут возражать против двоих друзей, — кивнул он в сторону Бобрыкина, не обладавшего титулами, но обладавшего деньгами, что безусловно в нем ценили.
— Спиритическое общество?! — воскликнула Ольга Михайловна. — Да-да-да!!! Какая прелесть, как я мечтала попасть на сеанс! Я даже писала в «Освобожденную Галатею» про Блаватскую… Вы ведь знаете Блаватскую?
— Отрицает и традиционную религию, и научный подход, — пробурчал Бобрыкин, признававший превыше всего подход экономический, но и традиционные ценности не отрицавший.
Опять встрял Каперс-Чуховской:
— Нынче спиритическое общество в моде. Никто нас не заставляет следовать идеям этой странной женщины. Просто сходим, познакомим Германа Игнатьевича с людьми. Ему теперь надо чину соответствовать и заводить знакомства. Пожалуй, — он посмотрел в сторону Ольги Михайловны, — смогу провести и троих.
В итоге, порешили ехать. Доев десерт и выпив на посошок домашнего черносмородинного ликеру, гости поехали по домам — отдохнуть и переодеться к вечернему выходу.
***
Старинный особняк в центре Москвы освещался только двумя фонарями у входа. Внимательный наблюдатель, конечно, заметил бы за плотными портьерами, закрывавшими окна, свет, но простой прохожий шел себе мимо, думая, что в этом месте сегодня уж точно ничего не происходит. Если бы наш внимательный наблюдатель так и остался бы стоять, глядя на вход в особняк, то увидел бы, как редкие экипажи все-таки останавливаются возле оного, и в здание входят хорошо одетые господа. А некоторых из них даже держат под руку дамы. Явно, не гранд-бал, но некое мероприятие точно планировалось.
Герман Игнатьевич заехал за Ольгой Михайловной, и вместе они вышли возле особняка в предвкушении занятного зрелища. Каперс-Чуховской загодя отправил записку устроителю сего действа с просьбой не серчать и пустить от его имени еще троих: знаменитого с некоторых пор, новотитулованного Германа, не менее известного банкира Бобрыкина и известную в более узких кругах Давыдову-Конради, невесту Радецкого и редактора журнала «Освобожденная Галатея», феминистской направленности. Организатора спиритического сеанса феминистки не смущали, а даже вызывали некоторое умиление и сочувствие.
Сначала всех гостей провожали в небольшой зал, где подавали шампанское и крохотные тарталетки с икрой и маслиной. Приехавший чуть позднее Каперс-Чуховской морщился и от тарталеток отказывался («После вашего обеда, Герман Игнатьевич, икра эта в горло не лезет»). Затем гости переместились в другое помещение. Там заранее расставили кресла, в которых искушенный Бобрыкин узнал восточные мотивы фабрики Мельцера, столь ценимые нынче в Петербурге. На импровизированной сцене стоял по обыкновению рояль и столик в таком же восточном стиле. «Выступать будут», — справедливо подумала Ольга Михайловна и вытащила из сумочки блокнот и карандаш.
Действительно, вскоре перед публикой появился граф Леопольд Вольдемарович Берг. На вид графу было лет под пятьдесят. На его лбу виднелись заметные залысины, глаза обрамляла сеточка тонких морщин, но он был поджар и стремителен во всем: походка, быстрый взгляд, жесты выдавали в нем человека решительного и даже отчаянного. Берг поприветствовал гостей и перешел к делу:
— Как председатель московского спиритического общества, я взял на себя труд организовать сегодняшнее мероприятие. Перед началом сеанса, на который, простите господа, но приглашены не все — нет возможности на подобные экзерсисы собирать много народу, у нас выступит, господа, сам Лев Николаевич Толстой!!!
Сначала в зале наступила тишина, а потом раздался шквал аплодисментов. Ольга Михайловна быстро начала что-то строчить в блокнотик. На сцену в это время вышел сухопарый дедушка с окладистой, длинной бородой. На ногах — простые, крестьянские штаны и лапти, сверху — подпоясанная шнурком рубаха. Заложив большие пальцы за шнурок, Лев Николаевич некоторое время походил взад-вперед, но затем остановился и неожиданно заговорил громким, учительским голосом:
— Я не хочу быть христианином, как не советовал и не хотел бы, чтобы были браманисты, буддисты, конфуционисты, таосисты, магометане и другие. Мы все должны найти, каждый в своей вере, то, что общее всем, и, отказавшись от исключительного, своего, держаться того, что обще…[4]
Толстой говорил примерно полчаса. Герман Игнатьевич к стыду своему уж начал кемарить, но неожиданно захлопали, заговорили — Лев Николаевич закончил свою речь. После те, кому раздали специальные пригласительные билеты, пошли вглубь особняка, в сопровождении слуг, которые показывали дорогу в небольшую комнату, где и планировалось провести спиритический сеанс. Во главе стола, что не удивило Германа Игнатьевича, оказался граф Берг. Удивило Германа другое — почему их маленькая компания оказалась среди приглашенных. Итак, за столом в итоге сидели: он, Ольга, Бобрыкин, Каперс-Чуховской, писатель Толстой, понятное дело, Берг, еще одна дама и двое мужчин. Граф сразу представил