недели в «Гранд отеле», на питание и другие траты».
В совсем недавно открытом отеле гостям было чему дивиться. Эрнеста Аркадьевича из него вообще трудно было выманить: гидравлический лифт, электрическое освещение, центральное паровое отопление, водопровод…
***
— А мой прапрадед всю неделю гулял по Парижу с моей будущей прапрабабушкой Ольгой Михайловной, в девичестве Давыдовой-Конради. Перед отъездом он купил ей кольцо в лучшем ювелирном магазине города. Магазин порекомендовал критик Гастон Нё де Канар. Когда Герман Игнатьевич пришел туда, с него не взяли ни копейки. Ресторанный критик, всегда слывший человеком прижимистым, сделал такой шикарный подарок шеф-повару, который заставил его улыбнуться.
Хранители истины
Продолжение рассказа «Ресторан повышенной готовности», в котором Герман Игнатьевич Радецкий, шеф-повар московского ресторана «Вилла Савуар», привел ресторан к победе в ресторанной гонке. Гонка состоялась в Париже во время Всемирной выставки в конце XIX века. На ней присутствовал сам российский государь-император, знаменуя данным жестом налаживание отношений между Россией и Францией. «Никогда не будет российский император стоять под “Марсельезу”», однако, тот не побрезговал, что привело к подписанию важных бумаг и к дружественным жестам.
Возвращаясь в Москву из Парижа, Герман Игнатьевич Радецкий мечтал о новом меню. Сколько страниц он исписал в своих блокнотах с рецептами в последнюю неделю пребывания — не счесть! Однако судьба решила распорядиться иначе. По приезду обладавший отличной памятью государь-император пожаловал Герману Игнатьевичу чин, сделав его коллежским советником, к тому пожаловав именьице возле села Щелыхово Костромской губернии. Именьице сие отняли у бунтаря-графа Белкина-Ванюшкина, пытавшегося писать петиции государю об освобождении всяческих мятежников из российских тюрем. Но последней каплей стало «великомученическое» сидение графа перед императорским дворцом с картонкой, где каллиграфическим почерком было выведено: «Скинь, Русь, с себя оковы царизма!» Впрочем, говаривали, именьице отняли скорее за долги, чем за вольнодумство — Белкин-Ванюшкин работать на благо царизма отказывался, родительские деньги промотал, а потому сильно задолжал за карточным столом своим собутыльникам.
До именьица насчитывалось более четырехсот верст от Москвы, и ездить туда Герману Игнатьевичу совсем не хотелось. Но невеста его, Ольга Михайловна Давыдова-Конради, с которой он познакомился в Париже и там же сделал ей предложение, рассуждала не без логики, хоть и почитала себя феминисткой:
— Именье может давать доход, дорогой Герман Игнатьевич, — Ольга Михайловна продолжала называть жениха по имени-отчеству, как то делали ее родители на протяжении своей долгой совместной жизни, и вольнодумство здесь себя пока никак проявляло. Более того, она обращалась к Герману на «вы»: — Вам следует нанять толкового управляющего и заставить именье приносить доход. Мы тут с вами в столицах развлекаемся, а там пашут, сеют, урожай собирают. После продают и нам высылают деньги. Граф Белкин-Ванюшкин запустил все: крестьяне пьют, борются против самодержавия. Но, думаю, их несложно будет призвать к порядку.
Герман Игнатьевич не мог не признать правоты невесты и за советом поехал к родителям в Орловскую губернию, где вышедший в отставку отец имел надел земли и весьма неплохо управлялся с хозяйством.
— Ох, Гемочка! — всплеснула мать руками, когда увидела сына на пороге дома. — Нешто решил родителей наконец проведать!
Когда мать звала его «Гемочкой», Германа слегка передергивало, но он мудро решил промолчать.
— Как твой ресторан? Все с поварешкой бегаешь? — громогласно спросил отец, появившись на веранде вслед за матерью. Смотрел он всегда так, словно окидывал взглядом поле брани, а глаголил, словно перед ротой солдат стоял.
— Нет, отец, — ответил Герман Игнатьевич, одновременно обнимая мать. — Мне после победы на парижской выставке государь пожаловал чин и небольшое имение. А потому, к величайшему сожалению, статус мне не позволяет дольше оставаться на должности шеф-повара. Пришлось уйти.
Родители безмерно возрадовались, а за обедом обещали помочь с управляющим. Более того, с отцом сговорились съездить вместе, посмотреть, в каком состоянии дом и земли. Обратно Герман возвращался с корзинами снеди, так как «в столицах кормят черт знает чем», «совсем забыли вкус нормальной пищи» и «пока там у тебя урожай вырастет, хоть нормально, Гемочка, покушаешь, сынок».
***
В Москве стояла теплая осень. Лето едва завершилось, но уже спал днем удушливый зной, первыми дождями прибилась пыль. А главное, туда снова начали прибывать экипажи с горожанами, которые провели лето в загородных домах и на морских курортах, что значило — в Москве наступил новый сезон.
Герман Игнатьевич попыхивал трубкой, стоя возле окна своей квартиры. Снимал он цельный этаж возле Рождественского бульвара, где имелось пять комнат, помещения для прислуги, а, главное, все современные удобства: канализация, водопровод, голландское отопление… Лифта, правда, не было, но Герман Игнатьевич не сильно огорчительно поднимался на второй этаж, почитая это вполне посильной нагрузкой для его тридцатипятилетнего организма. Размышлял бывший шеф-повар о своих жизненных перспективах, которые так некстати изменил, Господи прости, сам государь. Но тут печальные мысли нарушил Ваня, прикипевший в ресторане к своему начальнику и уговоривший взять его прислуживать в дом.
— Ваше высокоблагородие, Герман Игнатьевич! — гаркнул розовощекий Ванятка, а Герман вздрогнул, не привыкнувший еще к новому обращению. — К вам пожаловал господин Каперс-Чуховской!
— Зови, зови, Ваня! Что ж ты человека маринуешь в прихожей! — всплеснул руками Герман Игнатьевич, услышав знакомую фамилию.
Впрочем, Каперс-Чуховской уж сам, утирая пот с лысины, входил в комнату, отодвигая парня в сторону.
— Милейший мой, Герман Игнатьевич! Слыхивал о ваших успехах, — гость упал в кресло, не дожидаясь приглашения. — Позвольте поздравить с чином! Вся Москва только о вашей победе в Париже и говорит. Если б оставались в ресторации, к вам бы народ повалил. Хотя и так валит. Желают пробовать конкурсные блюда. Я вот пока не добрался.
— Афанасий Никифорович, оставайтесь, прошу, на обед, — предложил Герман. — На сегодня парижских блюд не планировал, но позвольте зачту меню. — Он достал из кармана лист бумаги, испещренный его мелким почерком. — Итак, на закуску я велел подать сардины маринованные, тартины из яиц, цикорий салатный по-немецки, грибы маринованные. Далее, суп консоме с рисом, хрустады по-испански с сальпиконом, филей из цыплят фаршированные на пюре из шампиньонов, жаркое рябчики и турухтаны, бобы зеленые по-английски. Десерт! — все более воодушевляясь, объявил хозяин дома. — Плум пудинг по-британски и крем-шарлот из апельсин с мараскином!
Рот у Каперс-Чуховского давно наполнился слюной, точь-в-точь, как он намедни читал в каком-то журнале, во время опытов над собаками, которые проводил некий ученый Павлов.
— Ох, Герман Игнатьевич! Искуситель вы наш! Как от такого обеда откажешься! Ждете еще кого из гостей?
— Ольга Михайловна пожалует. И господин Бобрыкин, распорядитель нашего павильона на выставке. Он сейчас в Москве — хочет, знаете ли, открыть