– Смотри! Это ты, это Кап, это Крыс – он потом к нам пришёл, под самый конец… а это снова ты и Кап! – перебирал листы Тиль, жадно вглядываясь в рисунки. – Я это рисовал почти сразу, как всё закончилось… Нас, оставшихся, пытались по детдомам распихать, но вышло не всех. Да и в детдоме… Знаешь, какие они там зашуганные? А кто посмелее – со мной всё равно, разве поспоришь? – художник рассмеялся, поглаживая пальцем чистое поле на очередном наброске. – Скали сильные, слабак – враг. Ну, ты и сам помнишь.
– Помню, – задумчиво кивнул Сиф, украдкой разглядывая друга. Тиль сам был – такой же набросок углём на бежевой бумаге, торопливый и не совсем аккуратный. И то ли знал, то ли просто чувствовал – неспроста в одежде предпочитал всем цветам угольный, только футболка выбивалась. Правда, сейчас лимонно-жёлтая тряпочка вновь валялась на полу у мольберта…
Но в отличие от своих набросков, Тиль, казалось, внутри нёс огонь – жаркий, бешеный, от которого сам почти дрожал. Пламя проступало сквозь угольки глаз, дикое, как пожар, но… кажется Сифу это или нет, но хотелось огню стать сердцем домашнего очага, а не лесного пожара. Хотелось быть тихим и смирным, потрескивать на заботливо подкладываемых поленьях, а не выть, облизывая лесные деревья.
Только вот с таким рвением не сожжёт ли пламя дом ненароком, если попытается попасть в очаг?
– Рисовал и рисовал, день за днём. – Тиль уже успокоился, улеглось пламя, только лениво потрескивало, высылая изредка на разведку в воздух снопы искры. Человек-набросок аккуратно собирал листы и складывал в папку. – Страшным оно было, наше детство. Не хочу, чтобы снова война была! Зачем здесь русские?! – беспомощно взмахнув руками, он положил-выронил папку на пол.
– Потому что здесь Выринея, – тихо ответил Сиф. Он-то, в отличие от Заболотина, плохо ещё понимал про «военную политику безопасности границ», поэтому просто говорил так, как сам видел. – Забол выбрал протекторат Империи в своё время, и Империя помогает, как может.
– Да что она может-то? Развязать войну?! Пусть уходят! – вспылил Тиль. – Пусть уйдут, Сивый!
Сиф вместо ответа скинул на диван куртку-ветровку, которую успел накинуть обратно в лифте. Тиль поглядел на погоны с видом человека, который просил еды, а получил восковой муляж.
– Ты же знаешь, Тиль, что я – русский офицер. Зачем ты мне всё это говоришь? – вздохнул фельдфебель, откидываясь на спинку дивана.
– Это случилось только потому, что русская армия вздумала наводить мир в Заболе, а навела – войну, – проговорил, точно роняя слова, Тиль. – Именно Россия воевала!
– А что, по-твоему, должна была воевать забольская армия? – взвился Сиф, у которого голос сорвался на шёпот, так что красочный сцены с криками не вышло. – А ты знаешь, что было с забольской армией во время этой войны?
– Что? – простодушно спросил Тиль, который до этого момента был в своей правоте уверен совершенно, да и сейчас не колебался.
– Не было забольской армии. Вообще. Остатки её по несколько человек вливались в русскую. Не смогли забольские войска остановить вырей, и на смену им встали имперцы – как и положено старшим братьям.
– Да что ты знаешь?! Это так дело русские поворачивают, – Тиль всё ещё не был уверен. Верил, что ошибается из них двоих как раз Сивый.
– Почему же. У Дядьки… командира в батальоне была санинструктор. Эличка, фамилию не вспомню: то ли Горчана, то ли Горечаева… – память Сифа вдруг неслышно шепнула: «Горечана», но Сиф только вздрогнул и поспешно отмахнулся от этой мысли. Не помнит он – и это всем известно.
– Ну и что она?
– Она – младший лейтенант медслужбы какого-то там отдельного полка забольской армии. Поверь, она лучше нас обоих знала, что случилось с забольской армией, верно? – Сиф дождался растерянного кивка Тиля и окончил: – Она говорила, что ждёт, когда же восстановят забольскую армию. Восстановят, Тиль. И до конца войны так и не вернулась к своим – некуда было возвращаться.
– Некуда, – эхом повторил Тиль.
– А она ведь даже форму не меняла на русскую, – вздохнул Сиф. На самом деле, он не мог сейчас вспомнить и лица этой девушки – или женщины? Сколько ей там лет-то было… Просто недавно вспоминал её командир, рассказывал вечером, в темноте, истории, которые Сиф должен был помнить – но не помнил почти, слушал, как впервые. Память засыпа́ла у него, когда речь заходила о забольских годах, и Сиф знал постыдную причину, но мог только радоваться, что со временем память набрала силу, перестала странным решетом отсеивать события.
Эличка… Как же всё-таки её фамилия была? Горечана – это откуда-то не оттуда. Горечана – это вовсе осколок такого давнего детства, что Сиф почти не верил в его существования. Могло ли что-то быть в его жизни – до войны?..
Впрочем, всё равно Эличку все звали просто «младшим лейтенантом Эличкой».
Такая странная… Всё, что Сиф помнил, – это её странный взгляд на него, на Сивку. Словно что-то сказать хочет и не решается.
– Она, эта твоя Эличка… она хотя бы жива осталась? – Тиль сглотнул.
– Да, кажется, – помедлив, неуверенно ответил Сиф, сердито зыркнув на палец Тиля, который не удержался и пополз по руке мальчика, выводя узоры. Художник немедленно принял совершенно невинный вид и спрятал вторую свою руку в карман брюк. Но пальца не убрал. – Да-да, точно жива. Она всё ещё удивлялась, что, мол, пули её стороной обходят…
22 сентября 2006 года. Забол, окраина Горьевской области
День был промозглый, холодный, с неба всё время сочилась вода, словно из плохо закрытого крана. Поручик Дотошин щёлкнул зажигалкой, закурил сигаретку – дешёвую, паршивенькую… но пусть хоть такую, чем никакую, – и выругался сквозь зубы. Рядом стоял ординарец, глубоко засунув руки в рукава, отчего казалось, что рукава срослись.
– Вот и зима приблизилась. Хреновая, значит, будет, – вывел ординарец негромко и печально.
– Какая ещё зима? – возмутился Дотошин, не размыкая зубов. – Сентябрь ещё не кончился, а ты – «зима»!
– Так сегодня Равноденствие, ваше благородие, – развёл руками ординарец, нехотя высовывая их из рукавов. – Каким Равноденствие будет, такой и зиму жди. А сейчас вон как паршиво, не по погоде!
– Езжал бы ты к себе в деревню, Стёпка, – беззлобно отмахнулся Дотошин, спешно докуривая: увидел, что пора трогаться, вон, мелькнул Заболотин впереди.
Эх, надо ему роту в лучшем виде сберечь…
Ребята зашевелились, поднимаясь на ноги. Видать, тоже заметили обожаемую солдатскую кепку на обожаемом человеке в чине капитана.
– Готовы? – вот Заболотин уже рядом, порывистый, беспокойный, недоверчивый.
– Ваше высокоблагородие, готовы, в лучшем виде, – уверил Дотошин, вытягиваясь по стойке смирно. Ещё один придирчивый и недоверчивый взгляд, но вот он смягчился: