Пруд окончили. После этого погода переменилась, но бури не были так сильны, как в начале дождливого времени. Дождь лил ливмя, однако без таких молний и грома, как прежде; и грозы стали короче.
В промежутки светлой погоды Уиль и Риди наловили много рыбы и пустили ее в пруд; теперь в нем был большой запас.
Как-то раз, вечером, Уильям начал сильно дрожать и пожаловался на сильную головную боль. Риди хотел продолжать свой рассказ, но Уильям почувствовал себя так дурно, что не мог слушать. Он лег в постель, и на следующее утро у него сделалась сильнейшая лихорадка. Сигрев испугался: с каждым часом симптомы болезни делались все хуже и хуже. Риди, просидевший с больным всю ночь, вызвал его отца из дома и сказал:
- Дело серьезно, сэр. Вчера мастер Уильям работал без шляпы, и я боюсь, что у него солнечный удар. Жаль пустить ему кровь, но кто-нибудь должен сделать это.
- У меня есть ланцет, - сказал Сигрев, - только я никогда в жизни никому не делал кровопускания.
- Я тоже, сэр; но раз у вас есть ланцет, я считаю, сэр, нашей обязанностью сделать попытку. Если вы боитесь, пущу кровь я; это простая операция.
- Да, Риди, хорошо.
- Я думаю, что, быть может, моя рука будет спокойнее вашей, - заметил старик. - Я боюсь, что у него сделается воспаление мозга.
- Сделайте кровопускание вы, - подтвердил Сигрев, - моя рука, пожалуй, дрогнет; я так боюсь за моего мальчика.
Они вернулись в дом. Сигрев отыскал ланцет; Риди перевязал руку Уильяма. Как только на руке мальчика вздулась жила, моряк надавил на нее мякотью большого пальца, и первая же его попытка удалась. Риди посоветовал выпустить большое количество крови, и, казалось, это немножко облегчило страдания Уиля. На его руку, наконец, наложили бинт; он выпил немножко воды, и его снова уложили спокойно.
На следующий день лихорадка не ослабела; мальчику снова пустили кровь. Миссис Сигрев в слезах ухаживала за ним. Много дней бедный мальчик был в опасности, и в доме теперь не было слышно ни смеха, ни веселого говора.
А погода становилась все лучше день ото дня. Было почти невозможно заставлять Томми сидеть спокойно. Юнона каждое утро уходила с ним и с Альбертом и держала их подле себя, пока готовила кушанье.
К счастью, у собачки терьера Виксен родились щенята, и когда негритянка ничем больше не могла занять детей, она приносила им двух щенят. Зато спокойная, кроткая Каролина по целым дням сидела, держа руку матери и смотрела на брата; иногда она шила, сидя подле его постели.
Риди не умел оставаться без дела; он работал теперь над устройством выпаривательного котла, но и ударяя молотом по резцу, не переставая думал об Уилли, так как горячо любил мальчика. Не раз, бросая работу, - он горячо молил Всевышнего спасти Уильяма.
Наконец, лихорадка ослабела и вскоре совсем исчезла. Но мальчик до того обессилел, что дня три не мог сам садиться на постели и только через две недели вышел из дому. Можно легко себе представить, как обрадовались все.
Теперь Сигрев и Риди работали с веселым сердцем; другого дела не было, а потому они решили устроить купальню. Им помогала Юнона; она вместе с ними возила колеса, с ней бегал и Томми. Она брала его с собой, чтобы он не мешал миссис Сигрев и Каролине, которые сидели с больным.
К тому времени, когда Уиль вышел из дому, место купанья было отгорожено. Мальчик пришел с матерью посмотреть на сделанное и сказал:
- Теперь, Риди, дома почти все готово, нам остается только исследовать остров и отправиться к прежнему заливу, чтобы осмотреть вещи, собранные с погибшего брига.
- Да, мастер Уильям, и, думаю, мы можем через несколько дней отправиться в экспедицию, - ответил Риди, - только все же необходимо подождать, чтобы вы стали сильнее; нельзя оставить вас одного с миссис Сигрев, пока вы не поправитесь окончательно.
- Как, оставить, Риди? Я пойду с вами.
- Нет, мастер Уильям, теперь это невозможно.
Представьте, что налетит гроза, что вы промокнете, и вам придется спать в мокром платье. У вас может повториться приступ лихорадки, а мы будем вдалеке от дома! Нет, нет, теперь необходима осторожность. Присядьте на камень; морской ветерок принесет вам пользу. Но не слишком долго оставайтесь здесь.
- Я скоро снова окрепну, Риди, - сказал Уильям.
- Конечно, мастер Уильям, и мы должны за то благодарить Бога. Погодите, я пойду вытащу черепаху. Вам нужно хорошенько питаться.
- А давно не слышали мы вашего рассказа, Риди, - после ужина сказал Уиль. - Не приметесь ли вы снова за него?
- С удовольствием, - ответил Риди, - только не помню, на чем я остановился.
- Вы пришли на голландскую ферму вместе с дикарями.
- Так, так. Ну, вот, фермер вышел и спросил, кто мы; мы ответили, что мы англичане-пленники и хотим снова отдаться в руки властей.
"Он отобрал от нас оружие и патроны, заявив, что в этом месте он представитель власти, и сказал правду. Потом прибавил:
- Вы, конечно, не убежите без оружия и патронов, Но в Кап я, вероятно, отошлю вас только через несколько месяцев. Поэтому если желаете, чтобы вас хорошо кормили, хорошенько работайте.
Мы сказали, что рады потрудиться; он скоро прислал нам обед и показал маленькую комнату, в которой мы могли спать.
Однако через несколько дней нам пришлось убедиться, что мы имеем дело с очень недобрым, грубым малым, который давал нам вдосталь работы, но недостаточно кормил. Он не позволял нам брать ружей, не посылал в поля и заставлял работать только около дома, но работать чрезмерно; наконец, стал обращаться с нами очень жестоко. Когда у него не хватало съестных припасов для готтентотов и других рабов, он уходил на охоту с соседними фермерами, убивал квагг и мясом этих животных кормил своих невольников. Но только готтентот способен питаться мясом квагги".
- А что такое квагга? - спросил Уиль.
- Животное, полуосел, полулошадь, с полосатым телом, как у зебры. Красивое создание, но его мясо твердо и невкусно.
"Вот, сэр, он вздумал и нас кормить, как готтентотов, а сам и его семья (у него были жена и пятеро детей) ели баранину и окорока антилоп. Мы попросили его дать нам пищу получше, но он так немилосердно избил Ромера, что тот после побоев не мог работать два дня.
Готтентотов и рабов он ежедневно сек хлыстом из носороговой кожи. Ужасный - хлыст! Каждый его удар разрезал тело. Жизнь стала нам в тягость; мы работали сверх сил, а голландец с каждым днем становился все грубее с нами. Наконец, мы решили, что дольше выносить этого невозможно, и раз вечером Гастингс сказал это фермеру. Голландец пришел в ярость, призвал трех слуг и приказал им привязать его к колесу фуры. При этом он грозил, что спустит с него всю кожу. С руганью он ушел в дом за своим ужасным хлыстом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});