Читать интересную книгу Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Выслушиваю, не перебивая, все до конца. Потом выхожу на трибуну, набираю заход и врезаю по всем статьям!

— Вот вы говорили про рубашки. А ну-ка встаньте. Да-да, вы. Вставайте, вставайте! Сколько Вам предложили за ваши рубашки? Не слышу. Еще раз. Вот столько предложили? А сколько Вы просите у меня кредита? Вас гнать нужно с вашего места! Чтоб близко не было ни Вас, ни одного подобного Вам! Кроме вреда, ничего не приносит ваше руководство. Вы потеряли для фабрики миллионы рублей, отняли у людей возможность заработать эти деньги. Вы лично виноваты в этом. Вы не пригодны для этой работы!

А можно говорить и так:

— Уважаемые друзья! Наличие платежеспособного спроса на вашу продукцию — это позитивный фактор, который нужно использовать для повышения эффективности производства...

Только будешь весь в дерьме после такого разговора.

Или вот в Калужской области было. Приехали с целой программой. Сначала провожу совещание у главы администрации. Собралось человек пять начальников. Все стараются, как водится в таких случаях, “рапортовать об успехах”. Зам по сельскому хозяйству отчитывается о проделанной работе. Стремится показать, что в основном все хорошо.

— Поголовье скота в общественном секторе, правда, сократилось, но зато в частном — выросло.

Я уточняю:

— Насколько там падение, насколько здесь рост? На какие объемы вышли? А какие надои в частном секторе, какие в общественном?

Вижу, что по общему объему потери компенсированы и даже отчасти перекрыты. В общем, слушаю, записываю, набираю фактуру.

А потом попадаю на большую тусовку. Зал человек на 400 полон, весь партхозактив в сборе. И тут вдруг начинают звучать совершенно другие интонации. Оказывается, все разваливается, все плохо — хуже некуда. Выходит директор молокозавода и рассказывает о том, как все ужасно: правительство не помогает, кредитов нет и так далее. Выходит другой руководитель, повышает градус, третий еще больше, четвертый. Вижу, что все организовано и последовательность выступлений выстроена заранее. Сценарий известный.

И вот поднимается начальник Управления сельского хозяйства и выдает уже целый доклад о том, что, конечно, реформы — это хорошо, и мы их все поддерживаем. Но в то же время надо бы решить некоторые вопросы. Вот мы, к сожалению, кое-что приватизировали в переработке, а теперь эти предприятия не хотят делать то, что мы им приказываем. Нужно решить вопрос о возврате акций приватизированных предприятий Управлению сельского хозяйства. Это первое. Потом надо бы дать нам возможность контролировать цены на сельскохозяйственную продукцию. И так далее — по всем позициям. Одним словом, все хорошо, только нужно вернуться назад, советскую власть восстановить, приватизацию отменить, цены закрепить.

Я опять-таки выслушиваю все спокойно, после чего беру слово:

— А теперь давайте разбираться в фактическом положении вещей. Вот вы, начальник управления сельского хозяйства, говорили о непростой ситуации на предприятиях. Интересно мне было послушать ваши цифры про сокращение в общественном секторе поголовья крупного рогатого скота, падение надоев. Правда, несколькими часами раньше заместитель главы администрации, Иван Петрович, ваш непосредственный начальник, давал мне совсем другие цифры. Вот его показатели, а вот ваши. Вот его проценты, а вот ваши. Он мне давал такую численность поголовья, а вы мне даете другую. Или у вас уже такой плюрализм в органах власти, что цифры у всех разные?

И — к заместителю главы администрации, тому, что поутру мне докладывал:

— Я не понимаю, Иван Петрович (встаньте, встаньте!), кто из вас тут говорит правду, а кто ситуацию уточняет?

— Да нет, Анатолий Борисович, мы тут неточно, мы тут...

— Значит, нет плюрализма у вас, значит, вы все-таки командуете своими подчиненными. Если работник не знает ситуацию у себя, гоните его в шею. А теперь давайте посмотрим, что сказал этот ваш подчиненный. Вот он предложил зафиксировать цены на продукцию переработки, а между тем в стране инфляция и поэтому затраты на эту переработку будут расти. Раз затраты растут, а цены зафиксированы, вы грамотные люди, сами понимаете — нужны дотации. Где же источник? Может быть, у вас в бюджете? Нету? Значит, ко мне придете, в Белый дом? Так дело не пойдет. Если хотите восстановить фиксированные цены — восстанавливайте, я даю добро на все, что сказал начальник управления, но ни одному из вас я не дам ни рубля. И министру финансов скажу. Годится такая схема?

Так вот и приходилось решать проблему общения.

СПОРИМ С ОППОНЕНТАМИ

В конце 1991 года, после опубликования концепции приватизации, на нас обрушился вал бурной критики. В этом грохоте и стоне я улавливал различные позиции различных групп населения. Как отдельные мелодии в оркестре. Вот мелодия советов трудовых коллективов, профсоюзов: ограбили рабочих, всю собственность получают директора. Директора в свою очередь выводят: полное безумие, безграмотная концепция! Что значит — ограничить собственность директора пятью процентами акций? Да это плюнуть в лицо руководителю, который 30 лет вкалывал на заводе. А вы, сопляки, кидаете ему жалкую подачку.

У предпринимателей и коммерсантов — свое соло: конкуренция при продаже — полный абсурд. Какие могут быть конкурсы и аукционы в России? Какая может быть равная конкуренция между покупателями? Зачем мне конкурировать с тридцатью другими покупателями, которые неизвестно какими деньгами обладают? Это обман предпринимателей, обман зарождающегося российского рынка, который вы на словах защищаете!

Вот такие три мелодии. И наличие их, таких разных, показывало: концепция правильная, работоспособная, бьет в точку. Задача наша ведь не в том состояла, чтобы услышать от своих оппонентов нечто сладостно-хвалебное. Может быть, она заключалась как раз в обратном: все должны чувствовать себя равно недовольными, только тогда будет сохраняться некий баланс. Утвердив программу приватизации в конце декабря и сразу же ее опубликовав, мы сумели обойтись без дискуссий до того, как дело началось. Зато после публикации получили полный набор эмоций.

Помню, как-то я поддался на предложение лидеров советов трудовых коллективов пойти на встречу с ними. В зале собралось человек 600—700, все были эмоционально заряжены, и я попадал в заведомо проигрышное положение. У меня, как всегда, на работе все кипело, горело, но минут на сорок я обещал прийти.

Войдя в зал, сразу же ощутил то чувство животной ненависти, которой была пропитана атмосфера. Все — на вопле.

— Обманули рабочих!

— Отняли последнее!

— Разделили между собой!

— Сколько вы себе лично возьмете, расскажите нам!!!

Сидел я в президиуме, измотанный до предела, злой, но слушал. Никого не перебивал. А потом вышел к микрофону и высказал все, что думал, напрямую:

— Слушал я внимательно, аргументы ваши понятны. А теперь послушайте меня. Делать будем это, это м это. И ничего из того, что вы требовали, никогда, никем, ни при каких обстоятельствах не будет исполняться, пока я отвечаю за процесс приватизации. Все ваши попытки добиться от меня уступок продиктованы не чем иным, как вашими групповыми интересами. Вытягивая льготы у меня, вы отнимаете их у пенсионера, который сюда прийти не смог. У врача, который вас лечит. У учителя, который учит ваших детей. Поэтому я отклоняю все ваши претензии — с первой до последней. И меня абсолютно не волнует характер вашей реакции. За сим до свидания, больших вам успехов в работе.

Повернулся и ушел.

Такие встречи показывали: все примерно одинаково недовольны, и значит — все путем. А что приходится принимать на себя заряд ярости, так ведь дело-то я имел не с рядовыми рабочими, а с лидерами, чья личная судьба зависит от того, насколько яростно они сумеют отстоять свои групповые интересы. У тех же бюджетников (не люблю это слово, но приходится его использовать) — пенсионеров, студентов, учителей, нет организованных структур, которые выражали бы их .-интересы так же мощно, как руководители советов трудовых коллективов. Скажем, тот же Всероссийский совет ветеранов — общественная организация совершенно иного класса. Я потому и был так зол на том собрании, что зал на самом деле вел диалог по линии “мы — Чубайс”, но мне пытались навязать такое ощущение ситуации, словно диалог ведется от имени всего народа — “Чубайс против всех”. И прежде всего от имени тех, кто не может прийти сюда и не может высказаться.

Вообще многие демагоги от политики любили поговорить от имени народа, защищая при этом свои шкурные интересы. Коммунисты, например. Эти, конечно, — сторонники рабочих. Никогда ни один из них не скажет, что, отстаивая так называемые интересы рабочего класса, он отнимает у пенсионеров. Ни один из них ни в чем не помог мне в попытках умерить запросы рабочих, с тем чтобы досталось другим группам населения. Противостоять всей этой орде демагогов было тяжело, а опереться не на кого. Ведь опираться-то в этой ситуации хорошо бы не на конкретных людей, а на сложившиеся общественные институты. Но для поддержки приватизации таких не нашлось. Получалось, что я ослаблен, а мои противники усилены. И не только своей монолитностью, своей дружной яростью, но и тем, что многие интеллектуалы (у них-то, казалось бы, другие групповые интересы!) или примыкали к ним, или отмалчивались.