— Что случилось? — робко спросила она.
Он захлопнул чемодан, схватил ее за руку и прошипел:
— Спровадь их, понятно?! Меня нет, я уехал в Австралию!..
Мать не расслышала, что он говорит. Пока она надевала слуховой аппарат, Мауритсон подкрался к двери и прислушался, приложив ухо к щели. Тихо. Небось стоят и ждут с пистолетами наготове...
Мауритсон застегнул пиджак и взял чемодан.
— Уже уходишь, — огорчилась мать. — А я тебе булочки испекла. Любимые, с корицей.
Он резко повернулся к ней.
— Какие еще булочки, когда...
Мауритсон не договорил.
В спальню из прихожей донеслись голоса.
...Они уже идут. Чего доброго, пристрелят на месте... Он озирался по сторонам, обливаясь холодным потом. Седьмой этаж, в окно не выскочишь, и выход из спальни только один — в прихожую, где его ждут Мальмстрём и Мурен.
Он шагнул к матери, которая растерянно застыла у кровати.
— Ступай к ним! Скажи, что я сейчас выйду. Заведи их на кухню. Предложи булочек. Ну, живее!
Он подтолкнул ее к двери и прижался спиной к стене.
Тишина. Потом что-то звякнуло, словно в пистолет вставили магазин с патронами. Кто-то прокашлялся, раздался требовательный стук в дверь, и незнакомый голос произнес:
— Выходите, Мауритсон. Полиция.
Мауритсон распахнул дверь и, буквально застонав от облегчения, упал в объятия следователя Хёгфлюгта из Ёнчепингской уголовной полиции, который стоял с наручниками наготове.
...Через полчаса Мауритсон уже сидел в стокгольмском самолете с полным пакетом сдобных булочек на коленях. Он убедил Хёгфлюгта, что никуда не денется, и обошлось без наручников.
Время от времени он протягивал сопровождающему пакет с булочками, но следователь Хёгфлюгт только тряс головой: он плохо переносил самолеты.
Точно по расписанию, в девять двадцать пять, самолет приземлился на аэродроме Бромма, и через двадцать минут Мауритсон снова очутился в полицейском управлении на Кунгсхольмене. По пути туда он пытался представить себе, что теперь на уме у Бульдозера. Облегчение, испытанное им утром, когда его страхи не оправдалась, испарилось, и на смену пришла тревога.
Бульдозер Ульссон нетерпеливо ждал прибытия Мауритсона. Ждали также избранные представители спецгруппы, а именно Эйнар Рённ и Гюнвальд Ларссон; остальные под руководством Колльберга готовили операцию против шайки Мурена.
Когда Бульдозеру доложили о находке в бомбоубежище, он от радости чуть не спятил. Он предвкушал великий день: Мауритсон у него в руках, Мурена и его собратьев тоже в два счета накроют, как только они явятся в банк на Русенлюндсгатан. Пусть даже не в эту пятницу — уж в следующую наверное. Словом, шайке Мурена недолго осталось гулять на свободе, а там он и до Вернера Руса доберется.
Телефонный звонок нарушил радужные грезы Бульдозера. Он схватил трубку и почти сразу выпалил:
— Сюда его, живо!
Бросил трубку, хлопком соединил ладони и деловито сообщил:
— Господа, сейчас он будет здесь. Мы готовы?
Гюнвальд Ларссон буркнул что-то; Рённ вяло произнес:
— Готовы.
Он великолепно понимал, что ему и Гюнвальду Ларссону предназначена роль аудитории. Бульдозер обожал выступать перед публикой, а сегодня у него, бесспорно, бенефис.
Исполнитель главной роли, он же режиссер, раз двадцать передвинул стулья других действующих лиц, прежде чем остался доволен. Сам он занял место в кресле за письменным столом; Гюнвальд Ларссон сидел в углу около окна, Рённ — справа от стола. Стул для Мауритсона стоял посреди кабинета, прямо напротив Бульдозера.
Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритсона. У него и так было нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя, какая суровость написана на знакомых ему лицах.
Правда, этот рослый блондин — Ларссон, кажется, — с первого дня на него взъелся, а второй, с лиловым носом, должно быть, родился с такой угрюмой рожей, но вот то, что даже Бульдозер, который в прошлый раз был добродушным, как Дед Мороз, сейчас глядит на него волком, — это плохой знак...
Мауритсон послушно сел, осмотрелся и сказал:
— Здравствуйте.
Не получив ответа, он продолжал:
— В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора не было.
Видя, какой взгляд метнул на него Бульдозер, он поспешил добавить:
— Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чем-нибудь.
Бульдозер положил руки на стол и переплел пальцы. С минуту он смотрел на Мауритсона, потом заговорил елейным голосом:
— Вот как, значит, — герр Мауритсон к нашим услугам. Как это любезно с его стороны. Да только теперь наша очередь оказать ему услугу. Ведь герр Мауритсон был не совсем откровенен с нами, верно? И его теперь, разумеется, мучает совесть. Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы герр Мауритсон мог облегчить свою душу.
Мауритсон растерянно поглядел на Бульдозера.
— Не понимаете? Может быть, герр Мауритсон вовсе не ощущает потребности покаяться?
— Я, честное слово, не знаю, в чем я должен каяться.
— Вот как? Ну а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице?
— О прошлой пятнице?
Мауритсон беспокойно заерзал на стуле. Он поглядел на Бульдозера, на Рённа, опять на Бульдозера, наткнулся на холодный взгляд голубых глаз Гюнвальда Ларссона и потупился. Тишина. Наконец Бульдозер снова заговорил:
— Да-да, о прошлой пятнице. Не может быть, чтобы герр Мауритсон не помнил, чем он занимался в этот день... А? Да и разве можно забыть такую выручку? Девяносто тысяч не безделица!
— Какие еще девяносто тысяч? Первый раз слышу!!
Мауритсон явно хорохорился, и Бульдозер продолжал уже без елея:
— Ну конечно, герр Мауритсон понятия не имеет, о чем это я говорю?
Мауритсон покачал головой.
— Может быть, герр Мауритсон хочет, чтобы я выражался яснее? Герр Мауритсон этого хочет?
— Прошу вас, — смиренно произнес Мауритсон.
Гюнвальд Ларссон выпрямился:
— Ну хватит представляться! Ты отлично знаешь, о чем речь.
— Конечно, знает, — добродушно сказал Бульдозер. — Просто герр Мауритсон ловчит, хочет показать, что его голыми руками не возьмешь. Так уж заведено — поломаться для начала. А может быть, он у нас просто застенчивый?
— Когда стучал на своих приятелей, небось не стеснялся, — желчно заметил Гюнвальд Ларссон.
— А вот мы сейчас проверим. — Бульдозер наклонился, сверля Мауритсона глазами. — Значит, тебе надо, чтобы я выражался яснее? Хорошо, слушай. Мы знаем, что это ты в прошлую пятницу ограбил банк на Хурнс-гатан, и отпираться ни к чему, у нас есть доказательства. К сожалению, грабежом дело не ограничилось, так что, сам понимаешь, ты здорово влип. Конечно, ты можешь заявить, что на тебя напали, что ты вовсе не хотел никого убивать, но факт остается фактом, и мертвеца не оживишь.
Мауритсон побледнел, в корнях волос заблестели капельки пота. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но Бульдозер перебил его:
— Надеюсь, тебе ясно, что в твоем положении юлить не стоит, только хуже будет. У тебя есть один способ облегчить свою участь — перестать отпираться. Теперь понял?
Мауритсон качал головой, открыв рот.
— Я... я ничего не знаю... не понимаю... — выговорил он наконец.
Бульдозер встал и заходил по кабинету.
— Дорогой Мауритсон, мое терпение безгранично, но глупость, когда человек глуп как пробка, я не переношу.
По голосу Бульдозера чувствовалось, что даже у безграничного терпения есть границы.
Мауритсон все так же качал головой, а Бульдозер, величественно прохаживаясь перед ним, продолжал вещать:
— Кончай вилять. Сказано тебе — у нас есть доказательства.
— Какие доказательства? Не грабил я никаких банков и никого не убивал. Черт те что!
Гюнвальд Ларссон вздохнул, поднялся и стал у окна спиной к остальным.
— С таким, как он, да еще вежливо разговаривать, — процедил он через плечо. — Врезать ему по роже — сразу все, уразумеет.
Бульдозер уперся в стол локтями, положил подбородок на ладони и озабоченно посмотрел на Мауритсона.
— Ну так как, сударь?
Мауритсон развел руками.
— Но ведь я тут ни при чем. Честное слово! Клянусь!
Бульдозер вдруг резко выдвинул нижний ящик стола:
— Значит, клянешься...
Он выпрямился, бросил на стол зеленую брезентовую сумку и торжествующе уставился на Мауритсона, который глядел на сумку с явным удивлением.
— Да-да, Мауритсон, как видишь, все налицо.
Он аккуратно разложил на столе содержимое сумки.
— Парик, рубашка, очки, шляпа и, наконец, пистолет. Ну, что ты скажешь теперь?
Мауритсон ошалело переводил взгляд с одного предмета на другой, потом застыл, бледный как простыня.