— Спасибо, буду знать. Про Сергея не слышали?
— Осенью в подпоручики выйдет, по окончании военно-училищных курсов. Производство двенадцатого сентября, на годовщину корпуса. Сам-то в каких чинах?
— Вроде майора, — прибавил я себе звания для солидности. — Отдельная штурмовая рота.
— Не стыдно столбовому дворянину за большевиков воевать?
Вот оно как, господин полковник… Ну что же, кто к нам с чем зачем, тот от того и того — боевая злость пошла вытеснять неприятный холодок страха.
— А что это у вас, Николай Алексеевич, за погоны узкие и закругленные? — я поддел пальцем черную суконную полоску с серебряным галуном. — Это такие теперь в русской армии носят?
Чудинов отчетливо скрипнул зубами, а дувший вдоль русла ветерок очень кстати колыхнул висевший над блокгаузом флаг.
— И флаг у вас кверх ногами… а, нет, это сербский. Что, немцы не разрешают русский вешать? Или вы под болгарами ходите?
Неизвестно, что бы наговорил на мое ерничанье покрасневший от гнева полковник, но от блокгауза к нам двинулись в ногу сразу трое. И меня прямо передернуло, когда я узнал курносую ряху с тонкими усиками — Левченко! Вот бы кого ввек не видеть…
— Командир поста лейтенант Думбадзе приказал передать, что отклоняет ультиматум и в свою очередь, — гаденько улыбнулся Мишка, — предлагает бандитам сдаться, не дожидаясь подхода помощи из Митровицы.
— Не подойдет ваша помощь, на дороге засада. Все, как вы учили, Николай Алексеевич.
— А вас, господин большевичок, велено повязать и представить. Руки вверх! — Левченко выхватил из кармана «люгер».
— Вот так, господин полковник, — я медленно поднял руки, — Сменили флаг, сменили форму, сменяли на немецкую пайку и честь русского офицера.
— Молчать! — налился дурной кровью Мишка.
— Левченко, прекратить! — взревел Чудинов. — Это парламентер!
— Приказ господина лейтенанта, — оскалился Левченко и добавил издевательски: — господин штабсфельдфебель.
Чем скинул весь груз с моей совести: выполняющий преступный приказ сам становится преступником.
Чины Русского корпуса бодались взглядами.
А я резко опустил руки — пистолетик вылетел прямо в ладонь — и дважды нажал на спуск, одновременно скользя за спину полковнику.
Мишка едва приоткрыл рот и не успел перенацелить свой «парабеллум», как ему разнесло голову и на нас брызнули осколки зубов и юшка.
Один из пришедших с Левченко, не меняя выражения лица, падал навзничь с дыркой во лбу — Небош не подвел.
Пользуясь ступором Чудинова и третьего, едва успевшего поднять руку, чтобы стереть капли крови, я прикрылся полковником, обхватил сзади его горло левым плечом и предплечьем, зажал, вцепившись в ворот шинели, и сделал шаг назад.
Пороховой дымок еще витал в воздухе, Левченко рухнул животом на парапет, но дурная голова перевесила и труп бултыхнулся вниз.
Стани, стани, Ибар воде.
Третий растерянно застыл, я отходил спиной вперед, держась на одной линии с ним и пулеметным гнездом. И прикрывался потерявшим равновесие Чудиновым — чтобы не упасть, он вынужденно двигался за мной, перебирая ногами в начищенных сапогах.
Пулеметчик вскинулся и сложился вниз — Небош вынес самую большую для меня опасность. А я делал шаг за шагом и боялся только споткнуться и упасть — не удержатся ведь в блокгаузе, непременно палить начнут, а пуля дура, может меня достанет, а может, и полковника.
Но пока гарнизон увлеченно таращился на переговоры, бомбаши, которым мы отдали наши маскировочные накидки, подобрались на бросок, и тут же взорвались первые гранаты.
Крики, грохот винтовок и автоматов атакующей роты, всплески огня, черный дым на несколько минут превратили въезд на мост через тихий Ибар в сущий ад,
До конца моста мы дошли, когда партизаны покончили с внешним периметром.
— Отпусти… — прохрипел Чудинов, когда я затащил его вниз, чтобы опора прикрыла нас от огня из блокгауза.
Я отпустил воротник и сел, так и сжимая в руке пистолетик, сердце бухало, как паровой молот, пережигая адреналин.
— Садитесь, живы будем не помрем.
Почти над головой бабахнуло панцербюксе — Небош вовремя сменил оружие и теперь гасил амбразуры.
После второго выстрела поливавший подходы к блокгаузу пулемет захлебнулся, но через полминуты заговорил снова и по нему опять бумкнуло ПТР, но уже из другого места. Молодец, не забывает менять позиции…
Через несколько минут гранатометчики вычислили мертвые зоны и подкрались вплотную, после двух залетевших в здание гранат стрельба оттуда ослабла, но гарнизон держался до последнего.
— Все, пусто, — прокричал откуда-то сверху Марко.
Встать я даже не пытался, знал, что ноги сейчас не удержат, только чуть приподнялся, опираясь на руку — на том берегу уже вовсю орудовали партизаны, выносили убитых, собирали в кучу оружие и боеприпасы, перевязывали нескольких пленных.
— Вот так вот, Николай Алексеевич, по законам военного времени.
— Какие законы, вы бандиты! — зло огрызнулся полковник.
— Вермахт расстреливает заложников из числа мирных, это похуже будет.
— Это все СС! — запальчиво возразил Чудинов и полез правой рукой за пазуху.
Я дернулся — а вдруг у него там оружие? Но он только скривился и массировал сердце. Ну да, мой двадцатилетний организм лихорадит мама не горюй, а воспитателю полтинник или около того, вполне мог кардиохворь нажить.
— В Шабаце и Кральево расстреливал именно Вермахт, в котором вы служите.
— Я служу в Русском корпусе!
— Точно так, в Русском корпусе Вермахта. Как вас Левченко назвал? Господин штабсфельдфебель, это полковник по-новому?
Он отвернулся и замолчал.
А ведь Чудинов из лучших, порядочный человек, интеллигентный офицер, не сапог бессмысленный, наверняка переживал эдакий поворот судьбы. Значит, надо пользоваться моментом и давить, вышибать саму идею этой дурацкой службы. Нет, к нам он не перейдет, это невероятно, но, по крайней мере, пусть уйдет от немцев.
— В оперативном отношении корпус кому подчинен? Болгарам? И каково русским под болгарами ходить, а, Николай Алексеевич?
— Вы с большевиками! — выдал главный аргумент воспитатель.
— Большевики, как ни странно, сейчас защищают Россию от немцев. А вы этим немцам служите.
— Это в вас юношеский максимализм говорит, — уже спокойнее возразил Чудинов. — Вы просто не знаете, кто такие большевики, вы не видели ужасов гражданской.
— Я их прямо сейчас вижу. Кстати, вы в курсе, что творят немцы в России? Концлагеря, массовые расстрелы?
Он помолчал, глядя в сторону, а потом нехотя согласился:
— В курсе. Полковник Гетц рассказывал.
— Кто такой?
Буквально выдавливая из себя, с паузами после каждого слова, Николай Алексеевич рассказал достойную анекдота историю: Викентий Иванович Гетц наслушался обещаний «освобождения» России и пошел добровольно на Восточный фронт переводчиком. И когда убедился, что все обещания обернулись завоеванием, покинул службу.
— Так, и что же сделал этот достойный офицер? Дайте догадаюсь — он вернулся сюда и служит в Русском корпусе?
— Да, это посильная помощь Родине!
Я откровенно захохотал. С ума сойти, какая упертость и какая наивность!
— Что смешного? — буркнул полковник.
— Ой, не могу… Простите, — я утер слезы. — Ну сами посудите, ваш Гетц в России убедился, что освобождения нет, Вермахт Россию завоевывает. Тогда он вернулся в Югославию, и чтобы помочь России, вступил в Вермахт. Ей-ей, с вами никакого цирка не надо.
— Он настоящий патриот! И вы тоже в Югославии!
— Да, и я воюю с теми, кто напал на мою родину. А вы помогаете им, что русскому офицеру невместно.
Он опять отвернулся, а я продолжал:
— Злоба, Николай Алексеевич, злоба и обида застят вам глаза. А генерал Деникин, между прочим, при всей нелюбви к большевикам, немцам отказал.
Чудинов пошарил по карманам, вынул портсигар и зажигалку, закурил:
— Что со мной будет? Расстреляете?
— С чего вдруг? Ступайте, доложите начальству о произошедшем.