Лиана не успела договорить, как Никки бросилась домой. Она мчалась со всех ног, но, казалось, прошла целая вечность, прежде чем она вбежала в дом. Она ворвалась в комнату отца, задыхаясь и дрожа от страха.
Эмили лихорадочно махала веером, пытаясь помочь задыхающемуся Сайресу, но это почти не помогало. Каждый вздох давался ему с великим трудом, его руки судорожно стискивали простыни. Вдыхая живительный воздух, он не мог его выдохнуть. Из приоткрытого рта вылетали жуткие хрипы. Посиневшие губы и ногти показывали, что он вот-вот проиграет эту отчаянную битву со смертью. Никки ужаснулась.
— А, Никки! Слава Богу. Посмотри, не кипит ли чайник. Мне нужен большой таз и пара простыней.
Голос Эмили оставался ровным, но Никки почувствовала, в каком она напряжении.
Никки бросилась на кухню, сдернула со стены таз, в котором месили тесто. Потом в спальню. Одеяла и подушки полетели на пол — она сорвала с постели простыни и снова помчалась на кухню.
Сердце у нее колотилось как бешеное. Никки схватилась за ручку свистящего чайника и вскрикнула — ручка была раскаленная. Не обращая внимания на боль, Никки схватила посудное полотенце, прихватила им ручку и понесла чайник в комнату. На этот раз ей удалось донести его до стола у отцовской кровати, прежде чем чайник снова начал жечь руку.
Тут в комнату ворвалась Лиана, а за ней — Питер.
— Нашла, мам! А что мне теперь делать?
Эмили насыпала в кружку бурого порошка и скомандовала:
— Никки, налей сюда кипятку и скажи Питеру, чтобы он поднял твоего папу. Надо устроить навес для ингаляции. Твоего папу надо посадить, а то он вообще не сможет дышать.
Питер держал Сайреса, а Никки с Эмили устраивали навес из простыней. Эмили достала из своей сумки с лекарствами бутылочку камфары, плеснула ее в таз и налила туда кипятку. Она накрыла больного простынями и сунула туда таз, чтобы Сайрес дышал паром. Через пять минут она сняла простыни и велела Лиане снова махать веером. Потом снова накрыла его простынями. Пять минут пар, пять минут веер, снова и снова.
Через полчаса был готов настой в кружке, и Никки поднесла питье к губам отца. Он выпил. Потом его снова накрыли простынями. И так шло до тех пор, пока наконец удушье не начало отступать.
Сайрес по-прежнему дышал с трудом, но ему уже не приходилось бороться за каждый вздох.
— Я уж думал, на этот раз не выберусь, — проговорил Сайрес сиплым голосом.
Эмили взяла его за руку и нахмурилась. Ногти все еще были синими, а не розовыми, как им полагается.
— Ты еще не совсем выкарабкался, друг мой. Этот настой обычно действует куда сильнее.
Она взяла пустую кружку и задумчиво заглянула в нее, словно дело было в кружке.
Сайрес только улыбнулся и посмотрел в окно на закатное небо.
Лиана встала и пошла к двери.
— Я пойду варить ужин.
Никки не думала, что уже так поздно. Она вскочила на ноги.
— Надо накормить скотину.
Питер покачал головой, показывая, что ей лучше остаться с отцом. Сам Питер встал, чтобы уйти, потом обернулся и посмотрел на Сайреса долгим взглядом.
Сайрес с трудом поднял руку. У него хватило сил сказать лишь: «Что, сынок?» — но этого было довольно.
Питер рванулся к нему, упал на колени рядом с кроватью. Лицо Питера было искажено такой мукой, что больно было смотреть. Он дважды коснулся лба большим пальцем правой руки — это означало «отец». Потом он бережно взял в свои мозолистые ладони истаявшую руку Сайреса и прижался к ней щекой, безмолвно глядя в глаза отцу. Его тяжелый подбородок дрожал, в карих глазах стояли слезы, и он тихо проговорил — в первый раз с тех пор, как утратил слух:
— Я… люблю… тебя… па-па…
Он произнес это неуверенно, слов почти нельзя было разобрать — но для Сайреса они прозвучали прекрасной музыкой. Он собрал последние силы и заключил Питера в объятия.
Потом Питер встал и вышел из комнаты, не оборачиваясь.
— Господи, я и не знал, что он все же может говорить, — слабый голос Сайреса дрожал от волнения. — Я хотел бы, чтобы он действительно был моим сыном.
— Твоя сестра недаром поручила его тебе, — откликнулась Эмили, растирая руку Сайреса. — Она знала, что делает.
— Правда, папа, — добавила Никки, — мы трое всегда были как одна семья, с тех пор как я себя помню. Для меня Питер всегда был братом.
— Да, — улыбнулся Сайрес, — и вдвоем вы непобедимы. — Он протянул руку и коснулся щеки Никки. — Знаешь, Никки, лучшей дочери, чем ты, и желать нельзя.
— Ах, папочка!
Сайрес подумал, что надо теперь же рассказать ей о золоте, иначе будет поздно, но решил подождать, пока Эмили не уйдет спать. Он не хотел, чтобы кто-то, кроме Никки, знал его тайну.
Успокаивающий травяной настой вскоре подействовал, и Сайрес крепко уснул, как Эмили и надеялась. А ночью снова поднялся ветер и воздух опять наполнился цветочной пыльцой и пылью, губительной для больных легких.
Никки дремала на стуле подле отцовской постели, как вдруг ее разбудили хрипы и судорожный кашель. Она тут же поняла, в чем дело, и схватила за плечо Питера, который дремал напротив нее.
— Беги за тетей Эмили! Быстро!
Не успела она сделать последний знак, как Питер уже исчез за дверью. А Никки охватила паника. Она бешено замахала веером, гоня воздух в легкие Сайреса. Он вдруг открыл глаза.
— Никки, — прохрипел он, — я… не успел… Леви… надо…
— Молчи, пап, молчи. Береги дыхание.
— Скажи… Леви… северо-восточный угол… в комнате Питера…
— Папа, пожалуйста, не трать дыхание! Сайрес, собрав последние силы, сел и судорожно стиснул руки Никки.
— Нет! Это… важно! Скажи… Леви…
Это отчаянное усилие наконец заставило Никки понять, что отец старается сказать ей что-то очень важное, что-то, что для него важнее собственной жизни.
— Ты о чем, папа?
— Нет… времени… ты… скажи… Леви…
— Папа, он не вернется! — отчаянно выпалила она.
— Обещай!
— Ладно, ладно, я скажу ему. Только, пожалуйста, молчи теперь.
Никки почти обезумела от страха. Какая разница, что там нужно сказать Леви! Жизнь отца важнее!
Сайрес опустился на подушки, видимо, удовлетворенный ее ответом.
— Он… вернется… Он… дал… мне… слово…
И он закрыл глаза и сосредоточился на дыхании.
Он так и не открыл их. Всю эту долгую-долгую ночь Эмили, Никки и Питер отчаянно боролись за его жизнь. Эмили перепробовала все известные ей средства, чтобы помочь ему, но он словно ускользал от них, уходил все дальше, дальше, дальше… Наконец, в тот миг, когда солнце показалось над горизонтом, он испустил последний мучительный вздох и застыл. Наступила тишина. И все трое не испытали в ту минуту ни горя, ни утраты — лишь великое облегчение оттого, что Сайрес наконец-то отмучился.