есть свои секреты.
– Я бы с удовольствием вас послушал, шеф.
– Для начала голову и ножки следует ошпарить крутым кипятком. Так будет легче очистить от шерсти. Жёсткие части копытца с ножек обязательно удаляют. Нижнюю и верхнюю челюсть выбрасывают. Извлекают язык, глаза, мозги. В ушных раковинах вырезаются те места, где обычно скапливается грязь.
– Это же делают и с ушами молочного поросёнка, запекаемого целиком.
– Верно, друг мой, – кивнул Ардашев и, сделав глоток «Альтбира», продолжил: – Всё ещё раз тщательно осматривают, при необходимости вновь выскабливают и промывают. И только после этого укладывают в кастрюлю, солят, и, доведя до кипения, снимают пену. Это делается только первый раз. Потом спокойно варят с открытой крышкой четыре-пять часов (всё зависит от того молодой барашек, или нет), поэтому воду время от времени придётся доливать. Когда мясо легко отделяется от кости, выкладывают на блюдо. К голове и ножкам подают толчёный с солью чеснок, разведённый этим же бульоном.
– А что пьют? Пиво?
– Нет, ну что вы? Только водку, и только холодненькую, с ледника.
– Вот вернёмся в Прагу, схожу на рынок, куплю баранью голову, ножки – они у нас почти ничего не стоят – и к вам! И водку тоже не забуду.
– В Праге, к сожалению, невозможно купить карачаевского барашка.
– А кто такие карачаевцы, шеф?
– Горцы, живут на Кавказе. А ещё, – Клим Пантелеевич мечтательно посмотрел в потолок, – я готовил ахширф-амбал. Шашлык из бараньих внутренностей.
– Тоже горское блюдо?
– Да, но другого племени, хотя все горцы на Кавказе живут рядом и потому кухни у них похожие, но названия разные.
– А рецепт?
– С удовольствием поведаю: промытые бараньи печень, лёгкое и сердце нарезаются небольшими кусками, посыпаются солью, перцем и надеваются на шпажку. Жарят на углях до готовности. Потом их снимают и каждый кусочек заворачивают в жировую плёнку внутреннего сала, после чего вновь надевают на шпажку, посыпают солью и жарят до образования румяной корочки.
– У нас есть поговорка: «Это бездарно, как бараньи потроха».
– Всё зависит от того, в чьих они руках.
– Едят с пивом?
– Ни в коем случае! Только водка, охлаждённая в колодезной воде, или горной реке, если нет погреба со льдом.
Откинувшись на спинку стола, Войта пошевелил носом и спросил:
– Послушайте, патрон, а есть ли в России хоть одно блюдо, которым нельзя закусывать водку?
Клим Пантелеевич на миг задумался, но ответить не успел. Рядом с ним выросла голова портье. Она сообщила:
– Прошу прощения, господа, что прерываю ваш обед, но герр Баркли, приехавший вместе с вами, срочно просит вас к телефону. Он так кричит, будто его черти на сковороде поджаривают.
– Но-но! – басовито рявкнул бывший пражский полицейский сыщик. – Поосторожней с выражениями, герр лакей!
– Виноват-с.
Ардашев промокнул губы салфеткой, поднялся и велел сухо:
– Счёт пусть запишут на мой номер.
– Чую, шеф, что вишнёвого штруделя, нам уже не дождаться, – тряхнул головой Войта и поднялся. – Я с вами.
II
Такси катилось мимо площади Александра (Alexanderplatz). Мимо сновали автомобили, экипажи и нескончаемой рекой в обоих направлениях тянулся человеческий поток. Слышалось кваканье клаксонов, трескотня трамвайных звонков и свист полицейских регулировщиков. Кабриолет марки «M.A.F. Torpedo F-5/14 PS» позволял не только видеть, слышать, но и чувствовать запах города – этакой мешанины, состоящей из выхлопных газов, испарений конского навоза и мокрой пыли, прибитой к брусчатке ночным дождём. Серые, усталые лица прохожих, многие из которых были одеты в ношенную военную форму с отпоротыми знаками различия, не излучали ни добра, ни мира. Нужда и усталость отпечатались на их челах. Ещё несколько лет тому назад, до начала Великой войны, Берлин был другим: чистым, ухоженным и счастливым. Он считался самой образцовой столицей Европы. Поражение в войне, репарации, выплачиваемые Германией по Версальскому договору, недавняя попытка антиправительственного восстания и увлечение большевистской идеей привели немцев к безработице, девальвации марки, полуголодному существованию и росту цен. Но, несмотря ни на что, величественно и гордо взирала на людей медная Berolina – символ Берлина. А напротив – полицейское управление города, как напоминание немцам, что любое преступление будет рано или поздно раскрыто, а преступник – наказан.
По переполненным улицам неслись поезда городской железной дороги, электрические трамваи, омнибусы, старые, канареечного цвета почтовые кареты, посыльные на велосипедах, грузовики и даже ломовые извозчики, о существовании которых пора бы уже давно забыть.
Модные магазины женского платья теперь опустели, и манекены, выставленные в витринах, казалось, грустили вместе со своими хозяевами по тому беззаботному времени, когда у касс и примерочных кабинок выстраивалась очереди, а последние модные новинки кутюрье появлялись одновременно с премьерным показом на подиумах Парижа. Здесь, на старых стенах ещё виднелись следы от пуль, оставшиеся после баррикадных городских боёв во время беспорядков, пронёсшихся разрушительным смерчем всего год назад. Слава Богу, благоразумие народа восторжествовало, и в Веймаре была провозглашена Конституция. Германское государство теперь имело республиканское устройство, хотя официально страна продолжала именоваться «Германское государство» (Deutsches Reich), как и во времена Германской империи[35].
У моста Фридриха (Fridrichsbrucke) таксомотор поравнялся с Биржей – высоким и величественным кирпичным зданием с колонами и колоннадой. Ещё недавно она была ведущей в Европе, но теперь уступила пальму первенства парижской. Правда, с середины этого года берлинская Биржа стала понемногу отвоёвывать прежние позиции.
Таксомотор вскоре въехал на самую оживлённую улицу города Унтер-ден-Линден (Unter Den Linden). Около дома под номером пятьдесят авто остановилось. Это и был ресторан «Дрессель» (Dressel), куда мистер Баркли просил срочно приехать. О том, что внутри стряслось что-то неладное, подтверждал полицейский автомобиль и стоящая рядом карета скорой помощи. Частный сыщик расплатился согласно счётчику, добавив, как и полагалось, десять процентов чаевых.
Вход в заведение преграждал страж порядка саженного роста с каменным лицом. Он смотрел на прохожих свысока, и это казалось вполне естественным.
– Добрый день, коллега! – Войта опередил Ардашева, обратившись к служителю закона. – Комиссар здесь?
– Ну, здесь. – Полицейский окинул частного сыщика оценивающим взглядом. – А вы кто будете?
– Мы детективы из частной сыскной конторы и хотели бы помочь в расследовании убийства. Есть кой-какая информация, – объяснил Клим Пантелеевич.
– Подождите. Я сообщу о вас начальству. Но входить пока нельзя. Ясно?
– Да понятливые мы. Не переживай, – выговорил Войта вслед уходящему берлинскому городовому.
Через несколько минут в дверях возник человек в плаще, сером костюме, галстуке и мятой сорочке. Роста он был ниже среднего, лет пятидесяти пяти, с приличной залысиной, почти моржовыми усами и бритым подбородком. Из-под густых бровей выглядывали большие умные глаза. Обвисший живот свидетельствовал о том, что его обладатель отсутствием