Читать интересную книгу Приключения стиральной машинки - Ира Брилёва

Артем иногда сходил на берег, чтобы осмотреться и размять ноги, вокруг были незнакомые странные люди, пышная, с чрезвычайной яркостью красок, растительность и сырой дождливый непривычный мир. Артему же теперь хотелось поскорее вернуться домой — Белочка и Анна Матвеевна затосковали, и у Артема при виде этого разрывалось сердце. Он целые дни проводил рядом с женщинами, всячески стараясь их развеселить и утешить. Капитан вместе с Карагановым, видимо, по негласному договору, делали вид, что нет ничего странного и необычного в том, что Артем вместо научных опытов всецело посвятил себя гостьям. Оба этих умудренных жизненным опытом человека понимали, что могут чувствовать сейчас обе женщины, для которых каждый лишний день вдали от родины был настоящим испытанием.

Ученые же мужи, Трофимов и Желобов, которые благополучно пересидели на корабле все приключения и неприятности, выпавшие на долю доброй половины экипажа «Одеона» и, за время вынужденной стоянки соскучившиеся по настоящему делу, напротив, были бодры и полны энтузиазма. Они теперь с воодушевлением занимались своей работой, которая заключалась в постоянных исследованиях, наблюдениях, умозаключениях, рисовании карт и прочих научных или околонаучных занятиях.

Об этой части их дальнейшего путешествия на корабле «Одеон» мы, вероятно, можем и сейчас прочитать в отчетах Русскому географическому обществу, которые были своевременно представлены по возвращении обоих корветов из дальнего похода. Поход этот был действительно дальним и многотрудным, но, как и все на этом свете он также имел свое окончание, которое, надо заметить, было намного спокойнее его начала. Корабли путешествовали в общей сложности около года. Когда их просоленные насквозь борта коснулись родного причала, были и оркестры, и цветы, и пламенные речи. А после — заседания различных научных комитетов и комиссий, и даже бал, устроенный в честь удачного завершения экспедиции. Все вокруг были довольны. Караганов — тем, что может теперь готовиться к следующему путешествию — он давно мечтал побывать в Южной Америке — там было много белых пятен и совершенно неисследованных джунглей в Амазонии. Боцман Степаныч, вернувшись из путешествия, подоспел как раз к рождению своего первого внука — до этого были только внучки. Правда, это были внуки его сестры, но Степаныч, не имея собственной семьи, считал дом сестры своим родным домом. И в честь такого знаменательного события он настоял на том, чтобы младенца нарекли Артемием.

— Уж очень удачлив ты, Артемий Кузьмич, из всех переделок без единой царапины ушел, — говорил Степаныч своему молодому приятелю, — вот и мой внучок, глядишь, у тебя немного удачи-то и перехватит. — И боцман по привычке выпустил из порыжелых от табака усов густую струю сизого дыма. — А что? Может, так и будет.

Артем был растроган его доверием и даже, по настойчивой просьбе сестры Степаныча, согласился стать крестным отцом новорожденного.

Крестины совершались торжественно и пышно, младенец спал, а батюшка упомянул даже, что нарекается чадо в честь героического морехода, летами младого, но храбростью выдающегося. Артем не ожидал такой популярности, и Степаныч шепнул ему на ухо: «Батюшка — мой свояченик, он-то в курсе наших с тобой похождений — сестрица уж ему напела. Вот он и проникся. Уважает, стало быть, нас с тобой. — Степаныч разгладил усы и хитро прищурился. — А что? Есть ведь за что, правда?» И Артем зарделся от удовольствия.

Но это произошло аж через две недели после возвращения «Одеона» из похода.

А в первые дни по возвращении за всей этой шумно-праздничной суетой встреч и приветствий Артем понемногу отдалялся от своих друзей, ставших уже такими привычными и почти родными за то долгое время, что они находились рядом. Но это было неизбежно! Жизнь подхватывала Артема и закручивала его в новой карусели. Он, конечно, на первых порах сопротивлялся этой неизбежности, старался встречаться со всеми, кто стал ему так дорог, но дела, время и заботы неумолимо разводили их в разные стороны.

Капитан, как и положено настоящему морскому волку, так же, как и Караганов, мечтал о следующей экспедиции. А пока он занимался тем, что готовил «Одеон» к ремонту на Питерской верфи — все ж длительное путешествие не могло не сказаться на состоянии корабля. Поэтому после всех торжеств и приветственных мероприятий капитана Артем больше не видел. Исчез и Порфирьич. Но тот, будучи настоящим бумажным червем от науки, сразу засел за пространную монографию о возможностях человека и человеческого сознания и о прочей научной ерундистике, занимательной только для очень узкого круга специалистов. Он оказался прав — его доклад о русскоговорящих дикарях пытались освистать всяческие научные и не очень оппоненты, но пространный доклад капитана об экспедиции внес сумятицу в стройные ряды этих свистунов. Капитан был фигурой официальной и вполне трезвой, так что его свидетельства уж никак не могли быть проигнорированы. Сошлись на том, что мог иметь место единичный факт присутствия в столь отдаленных местах небольшой русской колонии, которая оказалась там в результате кораблекрушения. Ну а темный цвет кожи был приписан тамошнему солнцу — люди на солнышке и не так загореть могут. И сколько Порфирьич не бился со своими злопыхателями, так ничего им доказать и не сумел.

Но он не расстроился нисколечко. Ведь, как он и предрекал — настоящий ученый вполне мог утешиться тем фактом, что сам оказался свидетелем такого необыкновенного чуда. А этого обстоятельства ему было вполне достаточно.

Артем же тем временем, повстречавшись со своей семьей, выслушав все положенные «ахи» и «охи», рассказав о своих необыкновенных приключениях многочисленным родственникам добрых два десятка раз, ни на день не захотел расставаться с Изабеллой и ее бабушкой. Он снял для них в Питере небольшую квартиру, и они проводили дни в ожидании, пока Артем закончит накопившиеся в его отсутствие дела, и они смогут двинуться дальше, в Архангельск, на родину Анны Матвеевны, которую она не видела столько долгих лет. Артем понимал нетерпение Анны Матвеевны, но так же не мог не заметить, с каким смирением она ожидает, пока он завершит все свои, столь нуждавшиеся в его заботах, дела — ведь он все же не был дома целый год, и Анна Матвеевна понимала молодого человека. Но это совсем не мешало Артему все вечера напролет проводить, сидя на маленькой скамеечке у ног своей ненаглядной Белочки.

Однажды Артем явился к ним на квартиру в каком-то особенно торжественном и приподнятом настроении. Прямо с порога он заявил:

— Анна Матвеевна, Белочка, попрошу вас поскорее одеться и поехать со мной. Для меня у вас есть грандиозный сюрприз. — И на все расспросы, которые градом посыпались на юношу, он хранил торжественное молчание.

Он привез их в просторный красивый дом, уютно затерявшийся среди небольшого тенистого сада. В Питере еще оставались крошечные оазисы, не тронутые временем и людскими стараниями, и старый господский дом, вокруг которого интенсивно застраивались все близлежащие улицы, не хотел отдавать на растерзание цивилизации старый сад, который так удачно скрывал дом от нескромных и недобрых людских глаз. Ливрейный лакей, строгий и молчаливый, словно египетский сфинкс, проводил юношу и его спутниц в гостиную, где их ожидало все семейство Артема. Артем, немного бледный, слегка срывающимся голосом представил Анну Матвеевну и ее внучку всем присутствующим.

— Папенька, маменька, дорогие сестры, вот эти замечательные женщины, о которых я вам рассказывал. — Кузьма Иосифович галантно поцеловал ручки гостьям, а Катерина Егоровна и ее дочери, сделав глубокие реверансы, просили не церемониться и чувствовать себя как дома. После этого все расселись на удобных шелковых диванах, и в комнате на мгновение наступила та неловкая тишина, которая бывает, если люди, в общем благожелательные, но пока еще мало знакомые, выбирают тему для начала беседы.

Артем, с напряженностью, читавшейся в его взгляде и во всей фигуре, наблюдал за происходящим, и, увидев, что все складывается как нельзя лучше, внутренне решился и, дождавшись этого мгновения тишины, наступившего после взаимных приветствий и объятий, сказал немного чопорнее, чем того требовала обстановка:

— Досточтимые сударыни и мой любимый отец. Раз уже все сейчас так замечательно перезнакомились и, видимо, понравились друг другу, то я, пользуясь моментом, хотел бы вам кое-что сообщить. — Артем судорожно сглотнул, но, собравшись с духом, продолжил свою речь: — Папенька, маменька, дорогая Анна Матвеевна. Я хочу вам сказать, что полюбил Изабеллу с первого взгляда, и единственным моим желанием теперь является мысль о том, чтобы она составила счастье всей моей жизни. Если на то будет ваше согласие и родительское благословение, то я прошу у вас, Анна Матвеевна, руки вашей внучки. — Артем подошел к Изабелле, стал рядом с ней, взял ее руку в свою и с надеждой глянул на отца и мать. Они сидели рядышком, как и всегда, сколько он их помнил, и напоминали белых голубков, каких рисуют на Пасхальных открытках. На губах их была улыбка, и Артем счел это добрым знаком. Он перевел глаза на Анну Матвеевну. Та тоже улыбалась, но по ее щеке катилась слеза. Справившись с волнением, пожилая женщина только и смогла произнести: