как он высадит нас в порту и вернется в Берлин, не вломится ли он в нашу квартиру и не заберет ли бабушкину севрскую вазу, серебряный сервиз или мейсенский фарфор.
– Там внизу соседи, – сказал он папе. – Они встали в две шеренги снаружи. Не могли бы мы выйти через черный ход?
– Мы уйдем через парадную дверь и с гордо поднятой головой, – заявила мама, выходя из своей комнаты с сияющим видом. – Мы не беглецы. Мы оставляем здание им; они могут делать с ним все, что захотят.
Мама прошла мимо, и за ней потянулся слабый аромат жасмина и болгарских роз. Только ей могла прийти в голову мысль отправиться на машине в Гамбург и сесть на пароход в длинном платье со шлейфом. Короткая вуаль закрывала верхнюю часть ее идеально накрашенного лица: брови, изгибавшиеся дугой к вискам, удивительно бледные щеки и ярко-алые губы. Макияж идеально дополнял ее черно-белое платье от «Люсьена Лелонга», украшенное приколотой к талии брошью из платины и бриллиантов.
Платье подчеркивало мамину стройную фигуру. Осознавая это, она шла достаточно маленькими шажками, чтобы все могли полюбоваться этим великолепным зрелищем. Вот что называется первым впечатлением!
– Ну что, идем? – сказала мама, не оглядываясь назад. Не прощаясь со всем тем, что принадлежало ей. Не взглянув последний раз на семейные портреты. Даже не обращая внимания на то, как мы с папой были одеты. Ей не нужно было выносить положительный вердикт нашим нарядам: ее сияние затмит все вокруг.
Она вышла первой. Бывший студент закрыл дверь – закрыл ли он ее? – и забрал оставшиеся два чемодана.
Первыми на улицу вышли мамины духи. Гарпии, поджидавшие нас, чтобы выкрикивать оскорбления, были опьянены и околдованы ароматом богини.
Наверное, они слегка наклонили головы, когда мы забрались в машину, которая скоро перестанет быть нашей. Мне хочется думать, что им было стыдно за свое мерзкое поведение. Таким образом они бы проявили толику человечности. Я понятия не имела, была ли среди них Гретель. Да и какое это имело значение? Фрау Хофмайстер будет довольна. С этого дня она могла пользоваться лифтом, как ей вздумается, и грязная девчонка не будет портить ей день.
Мы уехали из нашего квартала с быстротой тех падающих звезд, которые мы с папой открывали для себя летними ночами в нашем доме на берегу озера в Ванзее. Элегантные улицы района Митте расплывались позади нас. Мы пересекли бульвар, который когда-то был самым красивым в Берлине, и я попрощалась с мостом через Шпрее, по которому я так часто спешила к Лео.
Сидя между папой и мной, мама смотрела прямо перед собой, наблюдая за дорожным движением в городе, который когда-то был самым оживленным в Европе.
Мы избегали смотреть друг на друга или разговаривать. Никто из нас не проронил ни слезинки. Пока нет.
Когда Берлин превратился в точку на горизонте позади нас, а мы все приближались к Гамбургу, расположенному примерно в ста восьмидесяти милях к северо-западу, я начала дрожать. Я не могла сдержать волнение, но я не хотела, чтобы кто-нибудь в машине его заметил. Я все еще должна была вести себя как избалованный одиннадцатилетний ребенок, никогда ни в чем не нуждавшийся. Так я могла бы сбросить напряжение. Еще один всплеск эмоций, прежде чем мы доберемся до корабля, который заберет нас из этого ада. Я чувствовала, что сейчас заплачу, и пыталась сдержаться. Потом я разрыдалась.
– Все будет хорошо, моя девочка, – утешала меня мама, и я ощутила, как ткань ее платья соприкасается с моей щекой. Я не хотела пачкать его своими глупыми слезами. – Нет смысла плакать о том, что мы оставляем. Ты увидишь, как прекрасна Гавана.
Я хотела сказать ей, что плачу не потому, что у меня что-то отняли. А потому, что потеряла лучшего друга. Вот почему я дрожала. А вовсе не из-за какой-то дурацкой старой квартиры или города, которые уже ничего для меня не значили.
– Не торопись. – Наконец кто-то заговорил с водителем.
Мама достала из сумочки зеркальце и проверила, не размазался ли макияж.
– На самом деле будет лучше, если мы приедем в назначенное время, – сказала она. – Я хочу взойти на борт последней.
Мы остановились в маленькой улочке, чтобы подгадать идеальный момент для маминого триумфального выхода. Бывший студент включил радио, и мы услышали одну из бесконечных речей, так часто звучавших в последнее время:
– Мы позволили тем, кто отравляет наш народ, отбросам, ворам, червям и преступникам, покинуть Германию. – То есть нам. – Ни одна страна не хочет их принимать. Почему мы должны нести это бремя? Мы очистили наши улицы и будем продолжать борьбу, пока самый отдаленный уголок империи не будет свободен от этих пиявок.
– Я думаю, нужно ехать в порт. – Первые слова, произнесенные отцом после отъезда из Берлина. – Достаточно, он жестом приказал огру ехать дальше и выключить свое проклятое радио.
Когда мы повернули за угол, показался плавучий остров, который должен был стать нашим спасением. Огромная, внушительная железная глыба черного и белого цветов, как мамино платье, сидела на воде и поднималась к самому небу. Целый город на море. Я надеялась, что там мы будем в безопасности. Он должен был стать нашей тюрьмой на ближайшие две недели. А после этого – свобода.
На носу корабля развевался флаг огров. Под ним виднелись белые буквы названия, которое останется с нами навсегда: «Сент-Луис».
* * *
Несколько шагов между машиной и маленьким таможенным домиком, отделявших тот мир от нашего, растянулись, казалось, на целую вечность. Тебе хотелось попасть туда, но ты не мог, даже если бы побежал. Короткий переход полностью лишил меня того небольшого запаса сил, который у меня оставался. Родители изо всех сил старались держаться прямо. Время, когда они снимут свои маски и рухнут, наступит очень скоро.
Поездка на машине оказалась самой долгой, напряженной и выматывающей в моей жизни. Я была уверена, что две недели нашего трансатлантического путешествия пролетят как одно мгновение: гораздо быстрее, чем путешествие из Берлина, великой столицы, в Гамбург, главный порт великой Германии.
Когда мы приблизились к таможенному домику, небольшой оркестр, в котором все музыканты были одеты в белое, вяло заиграл военный марш. Я подскочила от страха при первых нотах. Мне никогда не нравились марши: от их торжественных звуков у меня волосы вставали дыбом. Было совершенно понятно, что марш под названием «Полный вперед!» – это здоровенный пинок под зад.
Я понятия не имела, чего хотела добиться судоходная компания: поднять нам настроение или заставить нас забыть, что с того