при этом оставался личностью. Именно личностью, а не индивидом. Оскорбить таких людей с использованием данной терминологии было бы неправильным делом. Отличие Тода от Лео было в том, что он улыбался более сдержанно и не так широко. Нос не был покрыт веснушками, а волосы были слегка темнее, но оставались светлыми. Губы были пропорциональны. Тод обладал нежными чертами лицо в области подбородка. Его шикарные скулы были поводом для зависти других молодых людей города. Ростом они с Лео были около 180 сантиметров.
Молодые люди были увлечены беседой, во время которой Макс сидел на подоконнике, Чарли, Уго и Тод на полу, а активный Лео ни как не мог приземлить свою жопу хоть куда-нибудь. Лео вставал регулярно с пола, облокачивался на перила и через некоторое время снова садился рядом с Тодом.
– И они никогда меня не слышат. Я не могу им ничего сказать. Меня либо не замечают и перебивают, либо же они делают вид, что слушают, но по их безразличным глазам я понимаю, что слова пролетели мимо. Меня как будто не существует… и самое обидное то, что не существую я для своих родителей. – Чарли говорил меняя часто интонацию от возбужденной, до спокойной, пропитанной грустью
– Понимаю, друг. Хотя у меня немного иначе. Мои родители имеют общие интересы, одну область работы, у них полно общих тем. И они всегда говорят именно на те, что понимают только они. Я же сижу рядом и молчу, потому что не могу ничего сказать или не могу сменить тему разговора. Получается, что все вокруг меня связанны общим делом, а я лишен такого. Сразу думаю, что не нужен им. – Тод поддерживал Чарли, и Чарли слышал его. Ведь именно тут, рядом с друзьями, он был среди своих, среди тех, кто его слышит в ответ.
– Вот сколько бы раз мы с вами не говорили об этом, мы всё равно продолжаем ныть. – Макс говорил с чувством досады и злости. – И печально то, что я буду ныть. А как иначе? Мой отец вообще пытается стереть любое напоминание о моем присутствии в его жизни. Он полностью меняет сделанные мной ему подарки, не зовет на совместные прогулки и застолья. Он не слушает меня. И интересуется он всегда только моим младшим братом. Часто мне кажется, что, пытаясь изменить свою жизнь в своих же глазах, он делает всё для того, чтобы меня не было в его прошлом и настоящем. Мерзко и больно одновременно. Да ребят, хреново у нас с вами с пониманием родителями нас и наших чувств. – Макс посмотрел в окно на вышедшую из-за туч луну.
– Твой отец своим поведением мне мою мать напомнил. – Заговорил Лео. – Она считает меня несерьезным, вечно находящим неприятности дураком. Иногда, не стесняясь выражений, она называет меня придурком. При этом, если я начну противиться, то еще и руку поднимет. А как я могу ей ответить? Мать же… вот и получается, что я шучу, вечно пропадаю на улице, лишь бы не думать о ней.
Уго, молчавший до этого, решил заговорить:
– У вас тоже всё это вызывает чувство брошенности и отстраненности? Пустота, что приходит после переживаний и саморазъедания мыслями, не настигает вас? Я вот испытываю всё это, становясь жестче и бесчувственнее. Потому что чувства, вызванные людьми, приносящими боль и разочарование, разъедают изнутри. А пустота и безразличие это вроде бы даже сдерживают. Так и получается, что среди толпы, ребят, мы с вами совсем один и пусты. Одиночество, не правда ли, жестоко и подобно наркотику, засасывает, пока не умрешь?
– Если снова начинать говорить про одиночество, то скажу пару слов, что недавно жгучими метафорами появились у меня в голове перед сном. Думая об одиночестве, я испытываю жуткое желание вывернуться наизнанку так, чтобы вся моя наружность тут же спряталась во внутрь, а все мои органы предстали перед людьми, демонстрируя свое расположение, как в учебниках по анатомии. И пусть родственничков тошнит от увиденного! – Макс говорил грозно с расширенными ноздрями и опустившимися на глаза бровями.
– Какой специфичный вид самоубийства, Макс. – Уго, сосредоточив свой взгляд на дальний угол лестничной площадки, заговорил о том, что приходило на ум каждому из присутствующих. Каждому, кроме Германа Рица. – Лично я, когда решусь покончить жизнь самоубийством, сделаю это аристократичным способом. Не нужно новизны. Не нужны шумные группы и толпы. Хочу как раньше: тёплый, несущий тебе долгожданную смерть выстрел в голову. Можно было подумать, конечно, над порезом вен. Но по правде, это мерзко. Поэтому, на второе место я бы поставил полёт с обрыва в реку. Смерть так кажется красивой и счастливой. Это является неплохими аргументами в пользу того, чтобы скинуться с высоты. Но, моё условие – никакой новизны! Должен быть или обрыв, или старая постройка, которой более шестидесяти лет. Вот это я понимаю! На конец полетаешь и дело решишь. Браво. Кроме новизны, не понимаю ещё записок предсмертных. Не хочу я шума и всех этих красивых речей. Записки, знаете, скорее нужны будут живим, чем нам. Она нужна им, чтобы они прочитали её, увидели слова «никто не виноват» и успокоились. Они, видите ли, чисты. Но так ли это? Могу сказать лишь одно: раз кто-то ушёл, убив себя, значит, есть виноватые в этом. А кто это, как его зовут и прочие ненужные вещи – это всё вторично.
– А никто тут не пробовал уже что-нибудь? А то атмосферка похоронная какая-то. – Смеясь, пошутил Лео.
– Лео, так может ты уже попробовал через подвешивание? Вот у тебя башка то сместилась и ты теперь тупой. – Тод смеялся вместе с Лео, а не над ним. И оба друга были счастливы.
Чарли дождался, пока Лео и Тод замолчат и прекратят разрушать стены дома своим громким смехом. Дождавшись, сказал то, о чём молчал, но думал пару раз:
– Я бы с радостью уехал на поезде в закат. Часто, понимаете, появляется желание уехать нахрен куда-нибудь. И уже не важно куда. Просто уехать. Я бы смотрел в окно поезда, слушал музыку и иногда показывал билетик кондукторше, что ходит в сопровождении охранника. А за окном были бы закат, дорога, поля с болотами и невысокие маленькие деревянные домики и люди. И эти бескрайние просторы, озаряемые закатными лучами красного солнца. Один край сменялся бы другим, и казалось, что где-то в этом мире есть то место, где можно быть счастливым. И в случае, если я не найду это место, не буду счастлив, то угоню у незнакомца автомобиль и разобьюсь на нём