Мехмеда,– начал он. – И покинул его лагерь осенью. Человек такого положения не сделает этого без вполне конкретных целей.
– Сейчас речь о твоих целях, мегадукс,– ответил я. – Не о моих. Ты бы не стал вызывать меня сюда тайно, если бы не считал, что я могу оказаться полезным для твоих целей.
Он сделал нетерпеливый жест рукой. На его пальце сверкнул перстень величиной с детскую ладонь. Короткие рукава его зелёного халата были изнутри подшиты пурпурным шёлком и украшены золотым шитьём как у кесаря.
– Ты сам с первого дня искал контакта со мной,– продолжал он. – И был достаточно осторожен. Это правильно: так лучше и для тебя и для меня. Ты поступил ловко, когда, как бы случайно, познакомился с моей дочерью. Потом ты проводил её домой, когда она потеряла свою подругу. Я был в море, и ты рискнул прийти сюда среди белого дня. Конечно, ты хотел лишь встретиться с моей дочерью. Умно.
– Она обещала рассказать тебе обо мне,– заметил я.
– Моя дочь в тебя влюблена,– усмехнулся он. – Она не знает, кто ты и не догадывается о твоих намерениях. Она впечатлительна, горда и не знает ничего.
– Твоя дочь красива,– сказал я.
Мегадукс движением руки как бы отмахнулся от моих слов.
– Ты, конечно, выше подобных искушений. Моя дочь не для тебя.
– Не будь в этом так уверен, мегадукс,– ответил я.
Впервые он позволил себе изобразить удивление.
– Время покажет, чем всё это закончится,– наконец сказал он. – Твоя игра слишком сложна и небезопасна, чтобы мешать туда женщину. Разве только для видимости. Но не более. Ты ходишь по острию меча, Иоханес Анхелос, и не можешь себе позволить пошатнуться.
– Ты действительно много знаешь, мегадукс,– заметил я. – Но ты не знаешь меня.
– Я много знаю,– сказал он. – Больше, чем ты думаешь. Даже шатёр султана небезопасное место для разговоров. Даже там есть уши. Я знаю, что ты не в ссоре расстался с султаном. Знаю, что он дал тебе немалое состояние в драгоценных камнях. К сожалению, это также известно кесарю и его хранителю печати Францу. Поэтому, с тех пор как ты прибыл Константинополь, каждый твой шаг под надзором. Не хочу знать, сколько тебе пришлось заплатить, чтобы записаться добровольцем к Джустиниани. Все латиняне продажны. Но даже Джустиниани не спасёт тебя, сделай ты хоть небольшую ошибку.
Он развёл руками:
– Смешно, но лишь авторитет султана Мехмеда хранит тебя здесь, в Константинополе. Так низко пал Второй Рим! Никто не смеет поднять на тебя руку, потому что неизвестны твои намерения.
– Ты прав,– ответил я. – Это действительно смешно. Даже после того, как я убежал от султана и изменил ему, меня охраняет его могущество. Я ощущаю это каждое мгновение. Мы живём в сумасшедшее время.
Он улыбнулся тонкими губами:
– Я не сумасшедший, чтобы думать, будто ты можешь открыть мне свои намерения. Ведь я грек. Впрочем, это и не требуется. Разум подсказывает мне, что после падения города ты, в любом случае, займёшь более высокое положение в окружении султана, чем занимал раньше. И если не открыто, то тайно. Поэтому договор…, нет, скорее сотрудничество между нами в определённых границах могло бы быть полезным для нас обоих.
Он смотрел на меня и ждал.
– Всё это лишь твои предположения,– ответил я осторожно.
– Существуют только два варианта,– продолжал он. – Или осада окажется удачной, и султан возьмёт Константинополь штурмом, или неудачной, и тогда мы навечно станем латинскими ленниками.
Он встал, выпрямился и повысил голос:
– Однажды мы уже пережили господство латинян. Оно продлилось не более шестидесяти лет, но после него Константинополь не может оправиться уже триста лет. Латиняне враги более беспощадные, чем турки. Они исказили истинную веру, наши древние обычаи. Поэтому, сама Панагия на этот раз на стороне турок, хотя и плачет кровавыми слезами из-за нашей слабости.
– Ты не с толпой разговариваешь, мегадукс,– напомнил я ему.
Он ответил на это с напором:
– Не пойми меня превратно. Только не пойми меня превратно. Я грек. Я буду сражаться за мой город, пока есть хоть капля надежды на его независимость. Но я никогда не допущу, чтобы Константинополь подпал под власть латинян. Потому что тогда начнётся война на уничтожение, которая будет длиться десятки лет. Мы превратимся во внешнюю стену Европы и исчерпаем свои последние силы. Мы устали от Европы и по горло сыты латинянами. В сравнении с латинскими варварами, даже турки народ культурный благодаря наследству арабов и персов. Могущество султана приведёт к новому расцвету Константинополя. На рубеже между Востоком и Западом Константинополь ещё раз будет править миром. Султан не принуждает нас отказаться от веры, а желает, чтобы мы жили в дружбе и согласии с турками. Почему бы нам не вдохнуть нашу древнюю греческую культуру в их звериную сущность и вместе не завоевать весь мир? Пусть родится Третий Рим! Рим султанов, где греки и турки станут братьями и будут взаимно уважать веру друг-друга.
– Твои мечты возвышенны,– сказал я. – Мне не хочется холодной водой остужать жар твоего сердца, но мечты остаются мечтами. Будем же придерживаться реальности. Ты не знаешь Мехмеда, но хочешь, чтобы твой город был взят и подпал под его власть.
– Я этого не хочу,– возразил он. – Но знаю, что Константинополь падёт. Поэтому я и стратег.
Живой пёс лучше мёртвого льва,– продолжал он. – Кесарь Константин сам выбрал свою судьбу, ведь иначе поступать он не может. Когда он увидит, что всё потеряно, то, конечно, будет искать смерть на стенах. Но разве может мёртвый патриот принести пользу своему народу? Если мне суждено погибнуть, то погибну я на стенах Константинополя. Но я предпочитаю остаться живым, чтобы действовать на пользу своего народа. Время Палеологов прошло. Султан станет единственным кесарем. Но чтобы править греками и вести греческие дела, ему понадобятся греки. После взятия города это неизбежно. Тогда он будет вынужден назначить на самые высокие посты людей, знакомых с работой в правительстве. Поэтому Константинополю понадобятся патриоты, которые любят свой народ, любят наследие древней Греции больше, чем собственное благополучие. И если я смогу служить своему народу как пёс, я выберу эту службу, хотя проще было бы умереть смертью льва. Мне придётся лишь убедить султана в искренности моих намерений. Когда на стенах закричат: «Город пал!», тогда наступит моё