Но, она прошла мимо, не услышав и не увидев меня. – Марта!
Я – Олаф Иоганнес, лежу в своей темной каморке с низким потолком. Вокруг лишь глубокая ночь и тишина. Скоро, скоро за мной придут. Я вижу, как их пальцы тянутся к моему горлу. И я знаю: то, что было вчерашней ночью, – предупреждение, – охота началась.
Вчера, лишь только я склонил усталую голову, задув огарок свечи, лишь только коснулся моих глаз сон, как новое испытание отметило мою несчастную жизнь. Ужасный звук коснулся моего слуха – где-то в саду визжала собака. Сначала это было только повизгивание, потом оно перешло в вой, полный беспредельной тоски. И вдруг все смолкло. Я схватил свой плащ, которым укрывался с незапамятных времен и, скрыв лицо капюшоном, выглянул за дверь. Было тихо.
В небесах одиноко висела половина луны, освещая серебристые настороженные деревья. Земля смерзлась комьями, за которые цеплялись мои усталые ноги. Налетел порыв ветра, надсадно заскрипела калитка, наполнив ужасом сердце.
Мой верный пес болтался на толстой веревке, прикрученной к голой ветке ближайшего дерева, к ветке, напоминающей руку мертвеца. Я хотел ногтями развязать узел, но в кровь разодрал пальцы о твердые влажные волокна. Тогда, помогая себе зубами и мысленной молитвой, я разрезал веревку, и тяжелое тело бедного пса упало к моим ногам.
Я завернул его в свой широкий плащ и понес дальше от дома и города.
Только три слова, три жизни мне были даны...
Вот я иду – в небесах половина луны.
Вот я иду, спотыкаясь о тени камней
И об осколки прошедших и будущих дней...”
– Дальше, похоже, не хватало нескольких страниц, – пробормотал Рене Маори.
– Любопытно, – задумчиво проговорил Пал Палыч. – Действительно, вроде бы и язык совсем другой... Странный. Я бы сказал, что не очень образованный человек пытается донести до нас свои переживания, причем постоянно возвращается, повторяется. Но, знаете, в этом даже есть какая-то прелесть. Кто же автор?
Маори раздраженно передернул плечами:
– Понятия не имею. Какой-нибудь средневековый далдон...
“Из-под надвинутого на глаза черного капюшона виднелись мясистый нос и бритые щеки. Я решил, что это человек близкий к церкви. Что может сулить встреча со священником в столь глухую пору? Я отшатнулся, закрывая спиной крест на могиле пса.
– Кого ты похоронил здесь? – Незнакомец почти не шевелил бледными губами. Доброго христианина хоронят на кладбище. Над иными не ставят крест.
Тихий и хриплый голос прозвучал для меня словно удар колокола. Но я не мог не ответить:
– Я похоронил собаку...
– Собака... Разве ты не знаешь, что у собак нет души? Зачем ты поставил крест? Тебя могут объявить врагом Церкви.
– Я знаю это...
– Ты безрассуден... Как твое имя?
– Олаф Иоганес. А ты кто?
– Я – Анри Крон.
С трудом подавив отвращение, я спросил:
– Алхимик Крон?
– Философ Крон, – назидательно поправил он меня.
– Как ты оказался здесь? Ты поджидал меня?
– Мой дом рядом. Я огляделся. Невдалеке чернело какое-то строение.
– Ты войдешь в мой дом? – спросил Крон.
– Ты хочешь, чтобы я вошел в прибежище колдуна? – мой голос задрожал в зыбкой тишине. Люди и днем боялись ходить мимо дома Крона. Ночью же здесь пролетали лишь совы да летучие мыши – их лакомая добыча.
“А ведь проклятый колдун, пожалуй, донесет на меня из-за этого креста, – подумал я. – Лучше бы мне зайти. Один грех или два греха, все равно придется отвечать перед богом, но в руки инквизиции что-то попадать не хочется”.
И я двинулся вслед за Кроном, и не без трепета переступил порог. Философ зажег свечу и ее дрожащий свет вырвал из мрака кусок беленой стены, на которой висело распятие.
– Сядь здесь, – указал на скамью Крон и откинул капюшон.
Грустные, опущенные уголками вниз глаза увидел я. Тонкая прозрачная кожа, сплошь иссеченная морщинами, и серебряные волосы, длинными прямыми прядями, спадающие на лоб и щеки, придавали лицу философа странный неземной вид. Это печальное лицо вызывало священный ужас.
– Выпей вина, – сказал Крон, – потом я выслушаю твой рассказ.
– О чем?
– Тебе есть о чем рассказать, а мне есть что ответить тебе.
Неожиданно для себя я заговорил:
– Мой сосед... Он занял у меня денег и сумел разбогатеть. Иногда мне кажется, что с этими деньгами я отдал ему мое счастье. Я люблю Марту. Это жена его – Марта. Как-то она пришла ко мне, и мы прожили вместе неделю. Я прятал ее, ведь они могли убить Марту. А потом, опасаясь за мою жизнь, Марта вернулась к нему. Он не донес, наверное, просто не успел. А сегодня ночью его садовник повесил мою собаку. Это – предупреждение. Завтра за мной, верно, придут. Колесо крутится перед глазами, и каждый стук в дверь лишает сил. “Отче наш”, – говорю я каждую минуту, “Бог милосерден”, – уверяю я себя. Но где же тогда справедливость? Он любит деньги, он их и получил. Зачем ему еще и жена? Нельзя ли сделать так, чтобы каждый получил свое, а? И все были бы довольны... Я думал, долго думал. И понял, что должен убить соседа. И тогда все будет хорошо.
– Одно убийство влечет за собой другое, – заметил Крон. – Так было и так будет от начала времен. Так и тянется... И цепочка ни разу не прервалась.
– Что же породило первое убийство?
– Разлад.
– Всякая ссора есть разлад.
Крон сощурил левый глаз, что придало его лицу выражение напряженное и холодное. Снял нагар со свечи, глубоко вздохнул и положил руку, всю во вздувшихся венах, на потрепанную Библию.
– Ссора не с кем-то, но с самим собой. Уничтожь разлад в себе и, поверь, тебе не захочется убивать. Читай заповеди, Иоганнес. Наступит момент, когда лишь два слова – “не убий” – удержат тебя от цепи преступлений против Бога и человека.
– Я верую в Бога и уважаю Церковь, – ответил я, с трудом подавив неприязнь. – Я усердно молюсь и с любовью читаю Евангелие. И все-таки...
– И все-таки... – эхом отозвался Крон. – Ты слышишь? – вдруг вскричал он, повернувшись к распятию, – Я победил! Я говорил твоими словами, но он не внял им, как не внимал еще никто из живущих. Я сделал все, что мог, но решение – его, слышишь? Не твое, не мое, но – его – человека!
Он засмеялся раскатисто, и жуткий смех его шевельнул неверное пламя, и свеча погасла. Но тьма не наступила. Через маленькое окошко светила половина луны, освещая все синеватым светом.
Я затаился и ничего не сказал. Хотя собирался поведать ему, что уже готов раскрыть свое сердце Богу и замолить свой грех. И вот теперь... Противоречивые желания разрывали мое сердце. С одной стороны меня поджидали холодные пальцы Инквизиции, из которых живым мне не выбраться. С другой...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});