На середине фразы пропал и Пол. Вернее, пропал его голос из моей головы. Что ж. Буду ждать. Похоже, я начинаю привыкать. Кстати… Ведь Армир может знать, что это за голос. Что происходит со мной. Только надо быть осторожным, чтобы не перепугать ее. Ей во всем мерещатся Иные, а, я был полностью уверен в этом, Пол никак не связан с сургири и их машинами по захвату сознаний.
Трапеза тем временем закончилась, мы вновь умылись, насколько смогли в походных условиях. Нарт и Зарбат отправились на поверхность, не объяснив зачем. И я, пользуясь их отсутствием, решился-таки обратиться с сокровенным к бывшей хозяйке Нагорной, бывшей жрице Зеленой звезды, но она меня опередила.
— Я расскажу тебе о миражах.
Это настолько заинтересовало меня, что я решил отложить то, о чем собирался поговорить сам.
— В миражах даже обычный взгляд может иногда различить вещи, иначе ему недоступные. Город на другом конце Жемчужины или события давних времен. Трана, когда еще ходил в пустыню, рассказывал о своих миражах. Один из них был о битве, что произошла в тех краях, когда они еще не были пустыней. Трана не знал, кто бился и с кем, но он смог опознать очертания гор. Крепость баальбетов еще не возвышалась над утесом Костей, да и самих костей еще не было под утесом. Эта битва случилась во времена настолько давние, что некому было донести память о ней до потомков. Некому. Кроме миража.
— Но ведь не такой мираж подсказал Нарт, что Нагорная разрушена? Я тоже смотрел на горизонт, но видел только быстро растущее сизое облако…
— Не такой, — согласно кивнула Армир. — Хотя и тот же самый. Нарт умеет смотреть и видеть.
— Ты научишь меня?
— Этому учат жриц Весенницы, — мне показалось, что губы Армир дрогнули улыбкой. — Говорят, только женщины способны на такое. Еще они говорят, женщина, испачканная мужчиной, теряет способность концентрации внимания.
— Это правда?
— Это сказки для молоденьких жриц. Чтобы осознавали свою особенность и гордились высшим предназначением. Но многие старшие тоже верят в это. Если долго повторять глупость, чтобы убеждать других, можно убедить себя.
— Значит, я тоже смогу?
— Это зависит от твоих способностей и упорства. Как в любом деле. Но у нас слишком мало времени.
— Почему? — я не смог скрыть удивления. Мне казалось, что мы решили отсидеться тут.
— Хотя бы потому, что здесь не так много запасов. Нам нужна еда и вода, — она ответила, но мне показалось, уклонилась от ответа. — Но мы попробуем. Прямо сейчас. Скоро закат, удобное время для начинающих.
— Разве миражи бывают на закате?
Армир спокойно посмотрела на меня:
— Миражи есть всегда.
* * *
— Пол, ты видел когда-нибудь мираж?
— Спросила бы лучше, бывал ли я когда-нибудь в пустыне…
— А я видела… Несколько раз.
Мы заглушили мотор, чтобы послушать тишину. Штиль, на солнце градусов тридцать, но если свесить руку за борт, вода приятно холодит. Она прогрелась только в самом верхнем слое, стоит сунуться поглубже — леденющая. Не случайно океан до сих пор называют Северным Ледовитым, хотя собственно льды в нем появляются только зимой.
Катя сидела на носу и болтала в воде босыми ногами. На ней были коротенькие штанишки и легкая футболка. Я загорал, нагишом фривольно развалившись поперек лодки, после остановки двигателя превращенной мною в невысокий плотик.
— На стажировке, — продолжала Катя. — Нас гоняли в разных условиях. Общая подготовка младшего командного состава, умение принимать правильные решения в любой обстановке, все такое. Тренажеры-тренажерами, понимаешь, а натура…
Она потянулась, красиво выгнувшись в спине. Но мне против солнца смотреть неудобно, так что эта стрела пролетела мимо цели. Почти мимо.
— Натура, она правит миром, — зевнув, Катя пересела внутрь лодки, скрестила ноги и не забыла брызнуть с ладошки мне на грудь.
— Мираж — не натура, а иллюзия, — лениво заметил я.
— Я про пустыню, глупый доктор Джефферсон. Пустыня была натуральная. Мираж, кстати, тоже. Не наша стереопроекции, а природная.
— Натуралистка ты моя…
— Да ну тебя, Пол. Слушай. Однажды это были фламинго. Целая стая. Их ноги казались такими длинными и раздваивались… мы сначала решили, что там не птицы, а антилопы.
— Я читал о таком же случае. Только это была давно. В восемнадцатом, что ли, веке…
— Вот и у нас так же получилось, значит. Еще горы видели. Представляешь, пустыня, глинистая, как-то называется это…
— Такыр?
— Да, кажется, такыры, вся земля в трещинах. А на горизонте горы. Только мы по карте-то видим, что гор там нет. А вообще, Пол, ты должен бы знать, что миражи бывают не только в пустыне.
— Ну, я знаю, вообще-то… Над морем бывают. На море я, просто, бывал реже, чем в пустыне, если не считать Ганимеда и Марса. Но на Ганимеде с миражами тухло, если только собственная рука двоиться начнет, когда напряжешься, чтоб ее разглядеть… а на Марсе, вроде, случаются, но мне не везло.
— Может, сегодня увидим. Жаркий день, а вода холодная. Вдруг повезет.
— Вдруг, — согласился я, почти засыпая.
— Пол, прикройся, обгоришь, — строго потребовала Катя.
— Да ладно… Север же…
— Северный загар сильнее. Здесь ультрафиолет жестче. Объяснить, почему?
Вот так и вижу ее глаза с прищуром. Хотя сидит в контрсвет. Хотя мои глаза закрыты. Все равно вижу. Потому что живу с этой женщиной уже давно и потому что безумно ее люблю.
Не дождавшись реакции, Катя Старофф, лидер-инспектор Комитета Контроля, собственноручно набросила на меня какую-то тряпку из числа взятых с собой в круиз. Наш круизер тем временем покачивался на мелкой волнишке, чуть слышно чавкающей под днищем.
— Как думаешь, Пол, прошлое изменяемо?
Мы уже не в первый раз подходили к этому вопросу с разных сторон, поглядывали на него искоса. Похоже, настала пора задать его в лоб, к чему бы это ни привело. Молодец, Катя.
— Что ты молчишь? — в ее голосе легкое нетерпение.
— Я думаю.
— О чем?
— С чего начать. Точнее, к чему вернуться, чтобы начать заново…
— Ну, и?
— Мы являемся плодом прошлого. Вся совокупность событий так или иначе отразилась в мире, в котором мы живем сейчас. И в нас. Время течет в одну сторону. Мы не можем вернуться в прошлое, чтобы что-то там изменить. А если бы смогли, возникло бы противоречие, парадокс. В самом деле, как бы мы могли повлиять на то, что нас создало, ведь тогда бы мы были другими или вообще не родились. Но кто тогда отправился бы в прошлое, чтобы его изменить? Мы из прошлого, которого больше нет? Что-то вроде бесконечного цикла, не имеющего выхода. На курсе программирования это называли зацикливанием или, ближе к нашему случаю, бесконечной рекурсией, погружением самого в себя. Ошибочная ситуация для программы. Или это было бы уничтожением. Как мифическая змея, поедающая себя, укусив собственный хвост.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});