Я взобрался по короткому крылу в самый конец кабины и втиснулся в узкое кресло. Рядом со мной разместилась худенькая вдова Траны; я и не заметил, как она подошла. Две владелицы Нагорной, мать и дочь, уселись впереди, и крышка кабины захлопнулась над нами. Оказалось, она прозрачна изнутри.
Стена зала отъехала в сторону. Вирмана задрожал, загрохотал и чуть приподнялся, опираясь на воздух. Мелкие предметы, в спешке разбросанные вокруг, закрутило в вихревых потоках и отшвырнуло прочь. Машина медленно поползла к черному провалу уже распахнутых ворот, вдруг взревела стадом перепуганных валаборов, и со стремительностью, отнюдь валабору не свойственной, вылетела наружу.
Чуть-чуть провалившись на выходе, мы быстро набрали высоту и ушли в звездное небо. Краем глаза я успел заметить, что ворота закрылись, слившись с каменной стеной, и ущелье погрузилось во мрак.
Вирмана трясся и гудел, грохотал и скрипел; даже при большом желании невозможно было бы расслышать крик рядом. Хорошо, что перед началом пути в уши вставили затычки, а то бы я оглох. За машиной вырос короткий огненный хвост, а крылья расширились, подавшись в стороны. Мы перестали подниматься и летели, оглашая окрестности страшным воем, рассказавшим всему этому краю, что сегодня в темной трети суток какое-то небесное чудовище отправилось на юг.
Пролетев не так уж и долго, мы оставили землю за спиной. Теперь под нами, поблескивая в свете Вестника и звезд, играло белым металлом море. И тогда вирмана повернул на северо-восток, а я, кажется, понял план. Они заметают следы. Даже в воздухе. Если опросить всех жителей страны, над которой мы прошумели, они ответят: «Да-да, небесный зверь несся на юг, как угорелый». А море ничего не скажет. Парящие же ночью… Едва ли.
Теперь время текло неспешно. Ныли и дрожали зубы и кости. Грохот, казалось, выламывает уши изнутри. Но не успела полоска рассвета украсить горизонт, как шум нашей машины изменился. Я глянул сквозь прозрачную кабину — снижаемся. Рев перешел в низкий гул, вирмана медленно опустился, слегка покачиваясь, завис над камнями. Затем он прокрался совсем низко над землей прочь от моря, втиснулся между какими-то скалами, слегка тюкнулся носом, сел на днище и умолк.
Тишина.
Она ворвалась так стремительно, что я подумал, будто оглох.
И вытащил затычки из ушей.
Все равно тихо. Как тогда, под песком.
Но нет. С глухим скрипом раскрылась кабина, запах смазки и прочей дряни покинул ее, вытесняясь морским соленым ветром и еще таким знакомым, почти родным… Да, это он. Запах пустыни.
— Сели, — хрипло сообщила Арнир.
— Где мы? — так же хрипло осведомился я. Видимо, что-то в воздухе кабины действовало на голос.
— Восточный берег моря Гем. Здесь нас не будут искать.
— Кто? Иные?
— Сургири? И они. Никто. Но пока спрячемся. До следующей ночи. Мало ли, шальной парящий…
Три женщины сдвинули заднюю крышку кабины и достали оттуда здоровенный сверток, оказавшийся чем-то средним между сеткой и тканью. Молча сунув мне в руки один угол, Нарт взялась за второй, и мы натянули эту штуку поверх вирманы. Арнир с помощью служанки, вдовы Траны, закидала края сетки песком и набросала немного поверх.
— Ветром не занесет? Барханы движутся… — предупредил я.
— Не в эту сторону, — ответила мне Нарт. — Мы знаем ветра, живущие здесь.
Материала, которым мы укрыли машину, хватило и на то, чтобы соорудить небольшой тент, слившийся с камнем. Под прямые лучи солнца он мог попасть только в первой половине дня, а потом скала скрыла бы его.
Смертельно уставшие, мы забрались туда, сделали несколько глотков из большой металлической фляги и заснули чуть ли не вповалку на брошенных кое-как циновках.
* * *
Жара разбудила меня. Маскировочный тент нагрелся, и задолго до полудня под ним стало совершенно невыносимо. Неподвижный воздух с неохотой наполнял грудь, каждый выдох словно бы добавлял духоты.
Вокруг никого не оказалось, я был один. Вареный, кое-как выполз из-под приподнятого уже кем-то полога и сощурился от яркого света. К жаре добавилась сковорода солнечного огня, а дышалось снаружи не легче, чем внутри. Незащищенную кожу словно облепили кусачие медузы, и я поспешил спрятаться обратно в тень, радуясь, что смугл от природы, а иначе получить бы мне ожог.
Горло пересохло, но знакомой металлической фляги рядом не обнаружилось, как и какой-нибудь другой емкости с водой. Придется, все-таки, вылезать и искать женщин, не могли же они уйти далеко от вирманы.
Руководствуясь этим предположением, я успокоил сердце и дыхание, ввел себя в медлительный ритм зноя, стараясь следовать внешней силе. Неторопливыми движениями снял нижнюю одежду и обмотал голову так, чтобы защитить ее от перегрева и ожога, а, заодно, прикрыть шею и, по возможности, лицо.
В культурном образе жизни есть свои недостатки. Только попав в дикие земли, столкнувшись с суровой реальностью природы, начинаешь осознавать, почему местные жители не изводят волосы и не гнушаются носить на затылках плетеные шляпы.
Местные жители… О, нет. В те края, куда занесло нас, «местные жители» даже в своих шляпах ходить избегают. Горцы вообще не спускаются с отрогов, сомневаюсь, что за последние двунадевять лет кому-нибудь, кроме Траны, взбредало в голову добраться хотя бы до Крепости Костей. А кочевники пустыни… Их редко кто встречает. Говорят, какие-то дикари все еще селятся в малых оазисах или бродят по окраинам песков, нападая на чужие стада, но сам я ни разу их не видел, и не видел никого, кто бы видел. Возможно, это просто выдумки.
Вторая попытка вылезти из укрытия далась мне несравненно легче первой. Сказалась предварительная подготовка сознания и тела, да и обмотка на голове, конечно, помогла — раскаленный молот солнца лупил теперь не прямо по черепу, поджаривая мозг, а смягчался тканью и, главное, воздушной прослойкой между материалом и головой. Этот способ предохранения себя от перегрева или переохлаждения дали мне не жрецы Звездного огня, а личный опыт. Если разобраться, святоши, со всей их сокровищницей Тайных Знаний, научили меня за двунадесять оборотов меньшему, чем я познал сам или получил за девятину дня от Армир. За девятину дня! Вот так вот. Зато священных гимнов зазубрить пришлось немеряно. Они превратили обучение в подражание, мудрость — в умствование, науку — в схоластику. Они выродились, и если теперь вдруг древнее знание действительно попадется им в руки, они не способны будут его ни понять, ни даже удержать. Так может произойти настоящая катастрофа.
Оглядевшись, и никого не обнаружив в поле видимости, я присел в тень скалы. Мне вспомнились сургири. Здесь их, конечно, быть не может, ведь пещер в окрестностях нет. Но само появление Иных в мире людей — тревожный знак. Я отметил, с какой легкостью они пользовались выжигателями, как их одежда, которую Пол назвал «скафандры», выдерживала удар огнелуча. Я вновь увидел огромные глаза и прижатые к головам уши — если верить Полу, они тоже были не естественными органами чувств, а устройствами, чем-то вроде нашего дальнозора, только позволяющими не приблизить далекое, а видеть без света и слышать едва различимые звуки в тишине. Что если целые армии сургири стоят на границе земли и ждут только сигнала к началу вторжения? Что им противопоставят наши жалкие святоши? Девятку вирманов? Обленившихся от сытой жизни наследников? Городскую стражу? Или обратят свои мольбы к Вестнику, чтобы тот явил нам сокрытое на нем? Что там может быть? Огненные стрелы, переносящие людей с одного берега небесной пустоты на другой? Семена ядовитых грибов, что вырастают выше самых высоких гор и сжигают невидимыми спорами все, что оказалось рядом? Режущие лучи-невидимки, способные рассечь вирману на лету? Они будут рассказывать атакующим Иным эти сказки, предназначенные для дремучего народа?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});