Но вернемся к «оперативной обстановке». В 1884 г. 24 марта в Санкт–Петербурге состоялся Съезд верующих христиан различных рационалистических направлений: молокан, баптистов, штундистов (поневоле пользуемся этим весьма условным названием), меннонитов, духоборов, евангелистов. Целью Съезда было: попытаться объединиться если не в едином порядке богослужений, то хотя бы в самом основном, вероисповедном. Весь Съезд был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость, а В. Пашкова и М. Корфа выслали за границу, где они и умерли в изгнании.
По этому поводу помощник Л. Толстого В. Чертков писал:
«Возвратясь в Санкт–Петербург, я был возмущен новостью о том, что Пашков и его соратник по вере Корф высланы из России… Я не удивился действиями правительства, которое всегда применяло политику силы, но был возмущен тем, что церковь, которая считает себя представительницей учения Христа, одобрила подобные действия. Я чувствую, что это последняя капля для меня. Я не разделяю взглядов Пашкова, но в тот момент, если бы меня спросили, к какой религии я принадлежу, я бы сказал — к Церкви Христовой, без упоминания какой–либо существующей деноминации» [313].
Впрочем, и самого В. Черткова вскоре тоже выслали из России. Очень показательны слова сенатора А. Ф. Кони:
«Мы виделись, впрочем, еще перед этим в 1897 г. в Петербурге, куда Толстой приезжал проститься с Чертковым, которого в то время постыдной религиозной нетерпимости (курсив мой. — А.Б.) выслали за границу» [314].
Если же вспомнить о неудавшемся Съезде, то В. Соловьев писал о так называемых сектантах:
«Значительная часть русского народа, разделившись на множество сект, сходится лишь в общем отрицании господствующей церкви» [315].
Рассуждая об извращенной сущности церкви как государственной организации, философ писал:
«Правильное отношение церкви и государства существовало у нас некогда в начале. И если это отношение нарушено, то вина в этом падает не на государство. Ибо прежде, чем Петр Великий подверг церковную власть внешнему подчинению государственному, сама эта власть церковная уже допустила в себе противохристианский дух гордости, деспотизма и насилия и тем подвергла сомнению свое право на независимое существование» [316].
Приближаясь к своему самому беззаконному законодательному решению, Св. Синод Указами от 1889 г., № 8 и 1892 г., № 9 обязал преосвященных: строго наблюдать через духовенство за православными, живущими в сектантских семьях; обязать миссионеров и приходских священников ежегодно доставлять им сведения о числе сектантов, а главное немедленно доносить (курсив мой. — А.Б.) и притом непосредственно преосвященным, минуя благочинных и консисторию, о каждом случае появления в приходе какого–либо лжеучения или отступления от православия» [317].
«По своему обскурантизму, реакционности и деспотичности Победоносцев, вероятно, побил все рекорды обер–прокуроров минувшего века» [318]. Несколько неожиданно и странно звучит это признание из–под пера Д. Поспеловского, который, по сути, только этим и ограничился, характеризуя правящую Церковь.
Итак, «черный папа», «русский Торквемада» поставил перед собой задачу переломить ситуацию, и 4 июля 1894 г. выходит Высочайше утвержденное Положение Комитета министров и циркуляр Министерства внутренних дел от 3 сентября 1894 г. за № 24 о признании штунды особо вредною сектою и воспрещении собраний штунды. Вот некоторые извлечения из этого Положения, ставшего Законом:
«… Считаю необходимым пояснить, что за сим права и льготы, дарованные законом 3 мая 1883 г. раскольникам менее вредных сект (? —A.Б.), не могут быть применены к штундистам, и что всякие общественные молитвенные собрания отнюдь не должны быть допускаемы в будущее время под опасением привлечения виновных к строгой судебной ответственности в установленном для сего порядке… Подлинное подписал:
Министр внутренних дел статс–секретарь Дурново» [319].
Один из главных идеологов религиозных гонителей В. Скворцов, он же редактор «Миссионерского обозрения», издал свою книжку «Миссионерский посох». Этот чиновник по особым поручениям, статс–секретарь, мастерски «подгоняет» почти всех так называемых сектантов под одно понятие — «штундисты». Вот какой «квалифицированный винегрет» у него подучился:
1) штунда плотская, штундо–баптисты, Евангелики, или пашковцы–некрещенцы и штундо–молокане;
2) штунда духовная и штундо–пашковцы–неперекрещенцы;
3) штундо–субботники и штундо–жидовствующие;
4) штундо–малеванцы и штундо–духоборы.
Шалапутство и иоаннитство, по мнению Скворцова, «открывают у себя почву для штундизма» [320]. В адрес последних, так сказать, предупреждение: ждите, скоро «прилетят скворцы».
Что может понять из этого неискушенный в религиозных тонкостях человек? Тут явно видно кровожадное желание всех пустить по этапам. В. И. Ясевич–Бородаевская писала об этом беззаконии:
«В применении же к жизни это законоположение было обставлено так, что по букве его, благодаря разным дополнениям и разъяснениям, все сектанты (курсив Я. — Б. — А.Б.) оказались штундистами, не взирая на совершенную противоположность их религиозных мировоззрений (курсив Я. — Б. — А.Б.)» [321].
Не всякий читатель, возможно, потрудится заглянуть в «Приложения», — так что вот «картинка» глазами члена–корреспондента Императорского Юридического общества:
«Так, например, сектантов Киевской губернии Васильковского уезда с. Снегиревки, Антоновки и др. зимой загоняли далеко в степи к глубоким оврагам для физического угнетения, надеясь повидимому, что с разбитыми физически легче справляться, возвращая в лоно православия; выгоняли их на принудительные работы, заставляя с рассвета до глубоких сумерек голыми пригоршнями насыпать во время лютых морозов снег — женщин в подолы юбок, мужчин в подолы тулупов и переносить эту бессмысленную ношу на далекое расстояние, где эти страдальцы должны были спускаться в овраги и там высыпать снег… И так с утра до вечера «работали» эти труженники Божий под наблюдением урядников, сотских и прочих мелких властей, тут вволю издевавшихся над беспомощными людьми. В сумерки, по возвращении в село, несчастных ставили в ряд у волости, на морозе, с приказанием вытягивать руки; двое стражников держали руки, один — голову, и начинались новые издевательства. Выносили водку и, зная, что сектанты ее вовсе не пьют и не курят, старались насильно всунуть цигарку в рот и залить водки в глотку. Потешившись вдоволь, водку выпивали сами стражники, разбивая пустые бутылки о готовы сектантов. По ночам в окна сектантских домов сыпались груды камней, ломали двери, окна, врывались в хаты, разбирали печи и, избив хозяев, безобразники уходили, оставляя объятых ужасом малых ребят и взрослых в стуже. И под таким страхом приходилось жить ежечасно и ежеминутно! Наступала весна. Радетели–ревнители православия ловили на улице сектантов и палками загоняли по шею в пруд во время половодья, держа их там подолгу и всячески издеваясь над ними. Летом же, женщин гоняли босыми по колючему бурьяну, доколе ноги не покрывались потоками крови, насиловали безнаказанно женщин, насмерть забивали мужчин в холодных (все это совершается в других местах с некоторыми вариациями и поныне). Право, дух захватывает, когда вспоминаешь об этих ужасах, которые можно лишь сравнить с временами инквизиции и пыток» [322].
Несколько позже в упоминавшейся уже брошюре «Вне закона» А. С. Пругавин скажет:
«К сожалению, размеры настоящего сообщения не позволяют нам привести даже самую краткую хронику тех арестов, обысков, ссылок, изгнаний и заточений, которые предпринимались в течение последних двух десятилетий, так как напечатание подобной хроники потребовало бы целой объемистой брошюры или книги» [323].
В разделе историографии мы упоминали о священнике Ф. Титове, произносившем свою актовую речь на соискание ученой степени по богословию (1897 г.). Признав, что у русских православных отсутствуют ясные понятия о своей вере (см. примечание 22), этот соискатель возлагает вину на «либеральную печать».
«К глубокому сожалению, среди наших писателей и даже целых литературных кружков в настоящее время, как и прежде, находятся такие, которые видят в русском сектантстве нечто чрезвычайно хорошее и светлое… Вот что, например, писала еще совсем недавно одна из подобных защитниц и покровительниц сектантства: «Мысль народная растет, направляясь в разные стороны, давая в результате многочисленные секты, обнимающие не одну тысячу человек. Эти секты выделяют своих героев, из коих многие отличаются высокими нравственными качествами и жизнью, отмеченную подвигами и страданиями за веру свою… Вечный обмен мыслей развивает самодеятельность, вырабатывает способность к критическому анализу. С просветлением ума исчезают и понятия, присущие тьме» [324].