Такая «упертость» была весьма стойкой. «Если министр юстиции Н. Муравьев своим циркуляром отменял статью основных законов, то товарищ министра внутренних дел сенатор П. Дурново совершенно не считался с разъяснениями сената и в своем секретном циркуляре от 17 мая 1900 г. писал:
«Принимая во внимание, что баптизм, как особое вероучение, признан законом 27 марта 1879 г. сектой евангелическо–лютеранской церкви.., русских баптистов не может быть с точки зрения закона». Итак, сенат определенно установил различие между баптистами и штундистами, а министерство внутренних дел отвергло это различие и запретило баптистам именоваться баптистами» [283].
«Сенат разъясняет, что баптизм — не штундизм, что принадлежность к баптизму не карается русскими законами и что баптизм в России существует не только среди немецкого, но и среди коренного русского населения» [284].
Но —
«В 1900 г. Победоносцев вошел в соглашение с министрами юстиции и внутренних дел и настоял на издании секретных циркуляров, уничтожавших даже само название «баптистов» для лиц русского происхождения» [285].
Законы всегда выходят в свет, когда есть уже некое явление, на которое нужно реагировать юридически. Так вот, данное явление уже было массовым, но на местах духовное начальство действовало «по благодати», т.е. как вздумается. В августе 1872 г. Киевская консистория препроводила целую группу уклоняющихся от православия в тюрьму, где людей пытали, потом судили. Несколько человек из тюрьмы не вернулось [286].
И все же главное было впереди, наступал победоносцевский период. Победоносцев начал свою законотворческую деятельность с «благодеяния»: от 3 мая 1883 г. был издан Закон о даровании раскольникам всех вероисповеданий (само определение уже юридически неграмотно: были раскольники–старообрядцы и были совершенно другие неправославные христиане) права богослужения. Можно было только радоваться! Правда, статья пятая этого Закона уточняла, что все раскольники (по тексту закона, все неправославные. — А.Б.) имеют право на свои духовные потребности, если они не будут влиять на православных. Весьма мудро: вроде бы и дал, и в то же время отнял, потому что здесь же можно применить, к примеру, статью из СЗРИ 90–ю о «возбуждении» (см. выше). Прочтем и пункт пятый упомянутого закона:
«Раскольникам дозволяется творить общественную молитву, исполнять духовные требы и совершать богослужение по их обрядам как в частных домах, так равно и в особо предназначенных для сего зданиях, с тем лишь непременным условием, чтобы при этом не были нарушаемы общие правила благочиния и общественного порядка» [287].
Скажем, с улицы слышно, как в избе поются «гимны», как их называют сами верующие. Не возбуждает ли это кого из православных? Вестимо, возбуждает; таким образом нарушается маленькая оговорка в конце статьи — «общие правила благочиния и общественного порядка».
Хорошо, если дадут лишь 90–ю статью, но ведь есть и более жесткие — 187, 189, 196. Воображение неистощимо, а воображение юридическое тем более. И самое замечательное, что уже в конце второго тысячелетия православное духовенство пролоббировало такой же закон о несвободе совести (1997 г.), где такая же лукавая казуистика.
«Всегда там, где наступает духовное пробуждение.., силы темноты выступают с решительной контратакой. Для верующих в России наступил период преследований и строгой репрессии, схожей с инквизицией. Церковь православная пошла по следам Церкви римско–католической в период средневековья» [288].
Еще в 1882 г. Победоносцев докладывал молодому государю Александру III о расширении географии влияния недовольных православием и настаивал на принятии безотлагательных мер. Известна и резолюция императора: «Надо непременно обратить самое серьезное внимание на штундистов и баптистов». На местах с готовностью откликнулись на высочайшую рекомендацию. Как свидетельствовал епископ Алексий, «молящихся изгоняли из домов, где они собирались для богослужений, избивали кольями, выволакивали полуобнаженными на трескучий мороз. Жалобы властям, как правило, оставались без ответа; бесчинствующие почти никогда не наказывались, это поощряло их на новые бесчинства» [289].
Не следует путать этих несчастных с тогдашними террористами или социалистами. Они были законопослушными православными. «До семидесятых годов штундисты не отделялись совершенно от православной церкви: они крестили новорожденных детей в церкви, исповедовались и причащались Св. Тайн, в страстную седмицу соблюдали пост» [290]. Но долго нельзя было скрывать своего нового духовного состояния. «Як нам жити в православии, колы к ему нэма доступу; все берут гроши» [291]. Обличалось не только стяжательство, но и низкий нравственный уровень иных батюшек, что у многих было на глазах. «Неудовольствие местного населения против священника Промыслова дошло до таких размеров, что однажды, когда обход местных жителей увидел, что в одном доме священник Промыслов с Жуховским и разными распутными женщинами пустились в пляс, даже без нижнего белья, то хотели отрезать Промыслову его косы» [292].
Взгляды и суждения своих же бывших чад, жизнь, в нравственном отношении изменившаяся к лучшему, — все это не могло остаться незамеченным, и священники, спекулируя на невежестве большинства односельчан, устраивали травлю тех, чья вина была лишь в том, что они перестали пить водку. Мы сознательно не уделяем много внимания нравственным изменениям этих новых христиан, чтобы i:e отвлекаться от основной темы, но изменения в действительности были таковы, что оспаривать их было бессмысленно, и тогда священники не нашли ничего лучшего, как выдвинуть весомый для темных в вере православных аргумент — «не в нашего Бога веруют». В чем была вера в «их Бога», односельчане и сами бы не сказали, но вот «не в нашего Бога» — это понятно, это побуждало к действию. В. И. Ясевич–Бородаевская, известный юрист и квалифицированный специалист по религиозному законодательству, была свидетелем всех издевательств, надругательств над гонимыми и оказалась не в силах передать ту дикую картину повсеместных православных погромов:
«Право, дух захватывает, когда вспоминаешь об этих ужасах, которые можно лишь сравнить с временами инквизиции и пыток» [293].
Эта страница нашей отечественной истории еще неизвестна широкому кругу читателей. Мы хотим восполнить этот пробел.
«Отчаянные усилия Церкви не допустить перевод Библии на русский язык объясняются ее страхом перед возможностью того, что народ повернет Библию против церкви» [294].
Но прорыв был сделан, и тысячи книгонош–добровольцев разносили по всем углам Империи свежие экземпляры Евангелия [295].
«Как на Западе перевод Библии на новые языки внес новые элементы в жизни народов и породил разные религиозные течения.., так нет ничего удивительного, что перевод Библии на русский язык расшевелил пробу–женное уже народное сознание…» [296].
«Освободив народ, мы должны были дать здоровую пищу для его ума и сердца…» [297].
«Сначала стремление к духовному возрождению в народе сказалось в склонности к аскетизму, и в период, предшествовавший освобождению крестьян, заметно было усиленное хождение по монастырям; многие ударились в крайний мистицизм и примыкали к общинам отщепенцев–мистиков…» [298].
«Освобождение народа от крепостного гнета и пробуждение народного самосознания в сфере религиозной этики нарушило и в этой области вековечный сон: и здесь, вместо того, чтобы проникнуть вглубь вопроса, анализировать новое явление, и, став с ним лицом к лицу, призвать свою совесть к ответу, — на что не хватило ни мужества, ни порядочности, — стали обвинять немцев–баптистов, которые тогда действительно пошли навстречу этому пробуждению, желая помочь народу выбраться из непроглядной тьмы» [299].
Не менее сложен вопрос о великосветских салонах, и недоумение было где искренним, где казенным.
«…Где же причина такого странного явления, каким образом этот слой (аристократия. — А.Б.) мог служить почвой для сектантского движения?» [300].
Протоиерей Орнатский, явно настроенный против пашковцев (Санкт–Петербург) отвечает: «Почвою было — после многих лет неверия или формализма и холодности в деле веры (это на «святой Руси». — А.Б.) — искание ее, толкование духа по глаголам вечной жизни. Таково было настроение многих по рождению православных людей — высшего столичного общества в 70–х годах прошлого столетия, после увлечения отрицательными учениями» [301] — имелись в виду различные модные веяния, нигилистические в вопросах религии, или спиритизм.