Нельзя, чтобы одна монархия взяла на себя бесчисленные заботы об устройстве мира и одним только веслом своего разума могла управлять всеми людьми, которых видит под собою солнце. <…> Отсюда видно, что, если персы потеряют власть, она тотчас же перейдет к другим… В качестве примера этого можно привести всем известный стремительный и невероятный поход македонского юноши. С юных лет став любимцем счастья и на короткое время обрадованный им, Александр… весь подлунный мир стремился ввергнуть в рабство, подчинить единой и нераздельной власти. Но его стремительность вскоре угасла вместе с жизнью, и все дела вновь, так сказать, распались в многовластии отдельных правителей… Какая же выгода будет для дел ромеев, если персы потеряют власть и передадут деспотическую власть другому племени?[168]
Трудно представить себе, что империя смогла бы пережить следующее столетие острых внутренних кризисов и опустошительных нашествий, не выработав новой стратегии. Она добилась непомерного могущества, увеличив силу, которую можно было получить от войска, сильно сократившегося в численности, и соединив эту военную силу со средствами и техникой убеждения, составляющего самую суть дипломатии, к которой мы теперь и обратимся.
Часть II
Византийская дипломатия: миф и метод
Введение
Как большинство мифов, миф о византийской дипломатии – бесконечно коварной, неизменно предательской, подчас увязающей в бессмысленных интригах – представляет собою вымысел, за которым скрывается зерно правды[169]. Прежде всего дипломатии в нашем нынешнем понимании не существовало. И дело совсем не в том, что само это слово было введено гораздо позже учёным монахом-бенедиктинцем, отцом Жаном Мабильоном, в трактате «О дипломатике» (“De re diplomatica”) от 1681 г. как название дисциплины, изучающей документы, дабы удостовериться в их подлинности и значении[170]. Благодаря изучению международных договоров слово «дипломатия» постепенно обрело своё нынешнее значение, включающее в себя все формы общения между государствами, в том числе и практику назначения постоянных послов в иностранные столицы, что, в свою очередь, требует создания чего-то вроде секретариата иностранных дел, сотрудники которого читают донесения послов и отвечают на них.
Это было ещё одним изобретением итальянцев эпохи Возрождения, чьи государства и мелкие княжества постоянно обменивались послами в середине XV в. (первый документированный постоянный посол с 1341 г. служил герцогу Луиджи Гонзага, правителю Мантуи, при дворе императора Священной Римской империи Людвига Баварского[171]). Условия Италии благоприятствовали новому институту постоянных послов и вместе с тем нуждались в нём. Знатный флорентиец вполне мог жить в Риме, общаясь с соотечественниками-итальянцами при посещении папского двора; венецианскому послу в Милане нужен был всего один надёжный вестник, ездивший туда и обратно, чтобы посол мог получить ответ на свою депешу в течение недели; поэтому постоянные послы были вполне возможны на практике. Поскольку же хронически беспокойные итальянские государства, смертельные враги которых могли находиться на расстоянии всего лишь дня пути, нуждались в своевременных сведениях о каждой перемене ситуации, постоянные послы оказывались весьма полезны.
Обстоятельства, в которых существовала Византийская империя, были совершенно иными. Вплоть до своих последних лет, когда она представляла собою хрупкий остаток былого, зависимый от османов, у неё не было ни друзей, ни врагов в непосредственной близости. Напротив, ей часто приходилось иметь дело с отдалёнными державами, с которыми её не объединяли ни язык, ни обычаи, причём некоторые из них были степными народами, ещё не осевшими кочевниками.
Даже если и существовала та или иная столица, где мог бы постоянно пребывать представитель императора, он не мог рассчитывать ни на то, что ему удастся смешаться с местной элитой, дабы изнутри следить за настроениями и принимаемыми решениями, ни на то, что он сможет сообщить о своих открытиях своевременно.
Глава 3
Послы
Крайним примером дипломатии «дальнего действия», волею судеб обретшей величайшее значение полвека спустя, была трёхлетняя миссия Зимарха, посла императора Юстина II (565–578 гг.) к великому владыке ябгу-кагану Истеми, который в дошедших до нас грекоязычных источниках фигурирует как «хаган» Сизавул, Сильзивул или Дизавул. Титул «хаган» (так он звучал в греческой передаче) означал «хан ханов», т. е. «вождь вождей», а Истеми был правителем западной части Тюркского каганата, очень молодой, но уже обширной степной империи, которую обычно (пусть и неверно) называют державой кёк, или «голубых», тюрок, хотя это название должно было бы означать Восточную империю согласно тюркскому цветовому коду, ориентированному по четырём сторонам света (белый – запад, отсюда Белая Русь и т. п.)[172]. Феноменально широко распространившись с 552 г., когда ранние тюрки восстали против жужаней (жуань-жуаней), властвовавших над ними в
Монголии, ко времени прибытия Зимарха они прошли через всю Центральную Азию, поглотив десятки кочевых племён, а также оседлое население речных долин и городов-оазисов.
Как и у более ранних, и у более поздних конных лучников Евразийской степи с их выносливыми лошадьми и мощными составными луками, тактическая эффективность была возведена до уровня стратегической мощи, так что харизматические и искусные вожди могли объединять кланы, племена и нации, чтобы сражаться вместе, а не друг против друга. Вполне очевидно, что основатель державы, который в китайских источниках носит имя Туу, возглавивший восстание 552 г., и его сын Бумынь (Тумень), эль-каган (региональный правитель), в изобилии обладали необходимым талантом предводителя, потому что отец и сын быстро превратили бывших слуг жужаней, или жуань-жуаней, в правящий класс степной империи, подчинив сабиров, утигуров, кутригуров, огуров и оногуров (некоторые из них впоследствии образовали независимые державы, дружественные или враждебные Византии, а чаще – и дружественные, и враждебные разом). Ябгу-каган Истеши был братом Бумыня.
Таковы были политические переменные. А неизменные военные параметры были такими: конные лучники степи удачно действовали против менее подвижного врага в больших и малых битвах, а кроме того, их первые вторжения устрашили горожан. Это было полезно, поскольку напуганные горожане могли просить о сдаче городов на оговорённых условиях, настаивать на ней и даже принуждать к ней, чтобы избежать массовой резни или по меньшей мере ничем не сдерживаемого разграбления. Вот как кочевникам удалось завоевать хорошо укреплённые города, даже не осаждая их по-настоящему, вот как Тюркский каганат завоевал среднеазиатские города, стоявшие на Великом шёлковом пути.
Из всех степных империй, ядро возникновения которых находилось в Центральной и Северо-Восточной Азии, этой первой Тюркской империи суждено было стать самой большой, кроме Монгольской, возникшей шесть веков спустя, и именно благодаря этому эпизоду был заключён союз, спасший Византийскую империю веком позже, при императоре Ираклии. В ходе экспансии на Запад Тюркский каганат неизбежно должен был столкнуться с северными аванпостами персидской Сасанидской империи за рекой Амударья (Оке). После того как первоначальное сотрудничество тюрок и персов завершилось, ябгу-каган
Истеми, или Сизавул, отправил в Константинополь послов «с письмами, приветствиями и подарками, состоявшими из немалого количества шёлку». Послы предложили наладить прямую продажу шёлка в обход сасанидской территории, сасанидских пошлин и сасанидских посредников, а также «исчислили потом племена, подчиненные тюркам, и, наконец, просили императора заключить мир и союз с тюрками» – имеется в виду союз против Сасанидов[173].
Шёлк уже не представлял особого интереса: как мы увидим, началось его местное производство. С другой стороны, союз представлял интерес самый живой и непосредственный. Вплоть до уничтожения Сасанидской Персии в седьмом столетии сдерживание этой империи, единственной равной Византии соперницы, притом превосходящей её в агрессивности, всегда было высшим стратегическим приоритетом Византии, так что это предложение встретило самый радушный приём, и Зимарх был отправлен к Сизавулу в августе 569 г.[174]
Это путешествие было очень долгим, и о его маршруте мы почти ничего не знаем, кроме того, что Зимарх прошёл через страну согдийцев с центром в Самарканде, что в нынешнем Узбекистане. Чтобы добраться туда, Зимарху с охраной и слугами пришлось переправиться на корабле на дальнюю сторону Чёрного моря, пересечь нынешнюю южную Россию, северный Казахстан и западный Узбекистан: около двух тысяч миль по прямой, в действительности же гораздо больше. Но и оттуда ещё предстоял дальний путь, ещё около тысячи миль по прямой к ставке Сизавула в долине Эк-таг, что в греческих текстах переводится как «Золотая гора», хотя, возможно, имеется в виду Ак-Таг, «Белая гора» на Алтае в южной Сибири, где сходятся границы нынешнего Китая, Казахстана, Монголии и Российской Федерации, или же южнее, в долине реки Текес в Джунгарии, что в современной китайской провинции Синьцзян[175].