И девчонки счастливо засмеялись. Ведь хорошо то, что хорошо заканчивается. А этот эпизод их жизни закончился очень хорошо.
Глава десятая
«Горнорудный» шел обходил грозу. Мощный, высоченный фронт начинался от трех тысяч и поднимался чуть ли не на пятнадцать, и шириной был около пятисот километров. Попадать в такую кашу нам совершенно не с руки, и потому мы потопали севернее, подальше от склонов азиатских хребтов, на которые оперся фронт.
Под нами проплывала древняя пустыня, кое-где перечеркнутая узбоями, и остатками старых дорог. Железнодорожные пути разобрали в массе своей, пустив рельсы на металл, а шпалы на всевозможное строительство. Разбирать железные дороги проще, чем добывать материалы в старых городах. И развалин нет, и неупокои обычно не водятся.
Но так было не везде, на месте одной узловой станции образовался целый город из собравшихся в этом новом тупике поездов. В вагонах годов тридцать жили люди, целое поколение выросло в этом богом забытом улусе Казахстана.
Они даже несколько атак новых кочевников отбили, оружием то их в свое время армейцы подогрели. И только после того, как жизнь более — менее вошла в нормальное русло, из Сарая — Вагона начал разъезжаться люд. Но все не уехали.
Вокруг были распаханы поля, неподалеку был старый карьер пусть с хреновым, но углем, позволяющим топить печки, текла небольшая речушка, снабжавшая водой. Так что в Сарай — Вагоне
До сих пор жило тысяч двадцать человек, ремонтирую и перекрашивая древние вагоны. Вот сейчас мы как раз проходили над этим городишкой, пусть слегонцухи и чокнутым со всеми своими жителями, но веселым, трудолюбивым и шебутным.
— Боевая тревога! — Перекрывая прерывистые звонки, по кораблю разнесся приказ вахтенного офицера. — Команде по постам!
Что за хрень? Эту мысль я додумывал, взлетая по вертикальному трапу к нашему посту.
Заскочив в пост, кивнул оглянувшемуся Витьке. Шустро нацепил парашют, шлемофон, воткнул разъем гарнитуры, шагнул к пулеметам задней полусферы, и оглянувший на Витьку, поднял большой палец.
— Ходовая — второй установке. По местам. — Лаконично доложился напарник, на данный момент являющийся старшим по посту. Несущий в этот момент вахту командует постом.
А я тем временем прокрутил спарку по секторам, одновременно вслушиваясь в небо. Да нет, тишина.
— Внимание по постам. Внизу, в Сарай — Вагоне, идут боевые действия с применением артиллерии. Забираемся под грозу, всем молиться! — Хрипловатый голос кэпа раздался в наушниках шлемофона. — И дай бог, чтобы никто по нам из зенитки не засадил, с дуру.
Корабль резко пошел наверх. К сверкающим разрядам облакам. Ну да, из двух зол выбираем меньшее. Одно — два попадания молнии в дирижабль не смертельны, опасны, да, но не смертельны. А вот одуревший зенитчик на «шилке», например — смертелен до высот в три километра.
Витька энергично замахал мне рукой, и потыкал пальцем в остекление поста.
Распустив на всю длину кабель шлемофона, я шагнул к его полусфере, и поглядел вниз. Из-за края оболочки вырисовывалась нехорошая картина. Горели дома и вагоны, длинными языками пламени вырисовывались выстрелы из выкаченных на прямую наводку пушек. Что за хрень у них там творится?
Об этом я узнал, ужиная в кают — кампании. Оказалось, очередная гражданская войнушка, выросшая из пустяковой ссоры между кланами. Шекспир отдыхает со своими Монтеками и Капулетти.
А до того момента прошло немало времени, и из низ очень неприятные полчаса, которые прошли в подбрюшье грозы. Темные тучи прямо над головой, порывы ветра, с которыми с огромным трудом справлялись офицеры, маневрируя дизелями. Разряды молний, слепящие, беспощадные, проходящие. Как казалось, впритирку с корпусом. Витька. С матюками отлетевший от пулеметов, словив заряд липиздричества от прошедшей рядышком близкой молнии. Настолько близкой, что накрылась переговорная аппаратура, и коротко пыхнув, погасли лампочки. Шаровая молния, нагло усевшаяся на стволы моих пулеметов, заставив меня забыть о том, как дышать на долгие четыре минуты. Это я по часам засек. Хорошие часы, в противомагнитном корпусе.
Ливневый шквал, захлестнувший наш пост, мгновенно все промочивший, вода, с журчанием убегающая в сливные шпигаты. Здоровенный град, колотящий по плексигласу остекления.
— Штурман, вниз, занять эшелон полторы тысячи. — Раздалась в ходовой рубке такая долгожданная, и такая радостная команда. Иногда полчаса годом кажутся. В таких случаях понимаешь, человек всего навсего малая былинка среди шторма. Правда, остальная команда о ней узнала, когда дирижабль плавно пошел вниз.
И в довесок всего, наглый неупокой, севший на обшивку дирижабля метрах в двадцати от нас, и корчащий страшные рожи. Как я удержался, и не развеял его — до сих пор сам не понимаю, просто дал ментального пинка, от которого тот кувырком слетел с корабля.
После этой катавасии мы неделю болтались у причальной мачты относительно неподалеку от затопленного Шашкента, в порту горнодобывающей компании.
Неуютное местечко. Потрясающе красивое, начиная от восхода солнца над горами, заросших ореховыми и миндальными рощами, до мрачно — прекрасного озера, образовавшегося на месте трехмиллионного города, затопленного водой из разрушенного водохранилища.
Неделю прозванивали проводку, меняли сгоревшие кабели и аппаратуру. Днем пахали, как проклятые в превратившемся в духовку дирижабле, а по ночам слушали плач шакалов, которых тут как на хорошей Барбоске блох.
Здесь, в Шашкентской области Узбекии, вообще паршиво было. Около трех миллионов народа в городе, в области еще примерно столько же — и сметено одним толчком, а выживших смыло грязевым потоком, в которой превратились миллионы кубометров воды, несущейся с гор. Уцелевших было очень мало.
Только вышка старой телебашни, капитально отстроенная еще в Союзе, возвышалась над огромным озером. К которому категорически было запрещено приближаться обычному народу, да и некромантам рекомендовалось воздерживаться от прогулок вдоль берегов, а уж тем более — от ночных водных путешествий.
Водная нечисть, она любой сухопутной немалую фору даст, да и соревноваться ей в родной стихии могли бы с успехом только дельфины, если бы они были некромантами.
Все шло к окончанию работ, когда нас всех подняли ранним утром по тревоге.
— Экипаж дирижабля «Горнорудный», подъем! Получен сигнал «SOS» с борта гражданского пассажирского лайнера Ан-10. — Раскатился по аэродрому и гостинице сигнал тревоги.
SOS. Древний, как память о мамонтах сигнал. Сигнал. По которому бросаются все обычные дела, и начинается спасение. Не знаю, как оно было то Катастрофы, но сейчас весь цивилизованный мир спасает ближнего своего, иначе мы вообще бы не выжили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});